Новая русская школа
Пятнадцатого июля 1907 года А.М. писал Екатерине Павловне в Париж: «Вот что: говорят, московский директор гимназии той, которую расстреляли в декабре, я забыл его фамилию, открывает в Женеве или Лозанне учебное заведение, к[ото]рое он будто бы хочет поставить образцово. Что ты думаешь о том, чтобы посещать это заведение? Учиться ему надо систематически, пора уже, мне кажется».
Директор гимназии, о которой пишет Горький, Иван Иванович Фидлер либеральный общественный деятель, левый кадет. Во время Декабрьского вооруженного восстания 1905 года в его училище работал революционный штаб, с согласия Фидлера выступали с лекциями большевики. 5 декабря в помещении училища прошла общегородская конференция, на которой большевики постановили объявить 7 декабря всеобщую стачку с тем, что затем она перерастет в вооруженное восстание. 9 декабря училище, в котором находились отряды дружинников, подверглось артиллерийскому обстрелу со стороны правительственных войск. Здание было полностью разрушено, свыше ста дружинников арестовано.
Иван Иванович был вынужден эмигрировать в Швейцарию, там, в окрестностях Женевы, он открыл Новую русскую школу. Чуть позже школа переехала во Францию, в предместье Парижа Плесси-Пике и, наконец, в Фонтенэ-о-Роз. В школе практиковалось совместное обучение, между учителями и учениками установились товарищеские отношения. Школа рассматривалась как единая семья никаких начальников и подчиненных, а лишь старшие и младшие члены семьи. В то время это было делом новым, можно сказать революционным. Поэтому, хотя в основном школа была рассчитана на детей эмигрантов, многие родители, не довольные «казенщиной» учебного дела в России, посылали своих детей к Фидлеру. Неудивительно, что и А.М. настоятельно рекомендовал определить Максима именно в эту школу.
Из письма А.М. Екатерине Павловне: «Я против русской школы, совершенно сбитой с толку, пагубной теперь для всех детей вообще, для Мак[сима] мальчика нервного, в особенностиТо, что творится в наших гимназиях, обеспечивает стране тысячи больных анархистов, хулиганов, всячески искалеченных людей. Я думаю, что Фидлер с его практическим опытом и как я слышал горячей любовью к детям может организовать приличную школу. Мак[симу] нужно общество детей, вероятно он найдет его в этой школе, это общество самое главное. Затем я слышал, что Фидлер хочет ставить дело на почву опытного воспитания, т. е. прогулки, изучение природы, естественные науки и т. д.».
Екатерина Павловна, правда, считала, что мальчика все же лучше отдать в парижскую школу, где он мог бы в совершенстве освоить французский язык. Ей не нравились некоторые методики преподавания у Фидлера, к примеру, заучивание наизусть больших отрывков прозы, но в конце концов вопрос был решен в пользу Новой русской школы.
Учительский состав целиком состоял из эмигрантов, представителей различных партий и направлений: большевики и меньшевики, анархисты, эсеры от крайне правых до террористов. Такой «пестрый» состав вынудил Фидлера просить учителей не вносить партийных разногласий в ученическую среду. Учителя заключили между собой договор об исключении «партийности» из стен школы и соблюдали его довольно строго, так что школа представляла собой некий «либеральный остров», куда не доходили партийные распри эмигрантской среды.
Среди учителей было много людей с интересными биографиями. Учитель математики и физики Александр Коваленко инженер-механик на знаменитом броненосце «Потемкин». Во время восстания он был единственным из офицеров, кто перешел на сторону матросов, затем бежал в Румынию, оттуда в Швейцарию. Учи́теля истории вывезли с места ссылки в Сибири в книжном шкафу, учитель химии организатор подпольной лаборатории взрывчатых веществ. Школьный врач и воспитатель Николай Семашко один из видных нижегородских большевиков, в 1907 году он эмигрировал в Швейцарию, затем уехал в Париж и работал в Новой русской школе, в ней же учились его дети.
Количество учеников было невелико в лучшие годы человек 4045, иногда в старших классах училось всего по 23 ученика. Материальное положение школы было достаточно тяжелым, существовала она в основном на деньги, поступающие от богатых родителей из России. Многие учителя не обладали профессиональным опытом и смотрели на свою педагогическую деятельность как на временную, но к делу своему относились ответственно, а вне школы, как вспоминал Семашко, посильно помогали своим партиям в России.
Большое внимание в Новой русской школе уделяли изучению естественной истории, литературы, географии, там организовывали литературные кружки, устраивали совместные чтения, ученики писали рефераты, не забывали и о спортивных играх. Двухэтажное здание школы располагалось в обширном старинном парке. Тенистые аллеи сменялись солнечными лужайками места для детских игр и прогулок было более чем достаточно. Ученики работали в собственном фруктовом саду и огороде, вообще приучались многое делать своими руками.
Максим писал отцу: «У нас в школе только и думают, как бы устроить лаун-теннис, все мы очищаем от дерна площадку. Мы уже кончили снимать его и теперь будем посыпать его известкой, утрамбуем и посыпем песком и опять утрамбуем Сегодня воскресенье, все соберутся в школе работать»
Ученики издавали собственный журнал, печатали на гектографе газету, материалы для которой получали от «собственных корреспондентов» из русских гимназий. Все бывшие ученики с теплотой вспоминали годы, проведенные в школе, не омраченные «казенщиной».
Максим, по отзывам учителей, был трудным ребенком. Хорошее общее развитие и природные способности сочетались с большой впечатлительностью, нервностью, рассеянностью. Невероятная застенчивость порой сменялась безудержной шаловливостью. В детстве Максим часто болел, пропускал уроки, что также вредило занятиям. «Живость» мешала ему сосредоточиться на занятиях, то, что было ему интересно, он схватывал на лету, и хотя занимался вполне удовлетворительно, не стремился стать первым учеником. Возможно, права была Екатерина Павловна насчет занятий в обычной парижской школе, где и дисциплина, и требования к ученикам были строже.
У Максима с детства обнаружились хорошие способности к рисованию, и он с увлечением делал зарисовки для школьной газеты. Интересовался историей, а изучение географии России и других стран пробудило в нем интерес к коллекционированию марок. А.М. поощрял это увлечение и посылал ему интересные экземпляры. Горькому приходило много писем от детей из России с просьбой прислать им марки, и он просит сына составить из лишних экземпляров, которых к тому времени скопилось довольно много, несколько маленьких коллекций и отправить их российским ребятишкам. Он пишет: «Пусть лучше этим невинным делом, чем играть в экспроприаторов, военный суд и убивать друг друга да и вешать, как они это делают». Так он ненавязчиво учил сына умению делиться и помогать другим. Увлечение коллекционированием у Максима продолжалось долгие годы, и уже в зрелом возрасте он составил очень интересную коллекцию, включавшую в себя и редчайшие экземпляры.
Еще одно увлечение, уже из области спорта, велосипед. Как и все мальчишки, Максим живо интересовался французской борьбой, боксом, футболом, научился очень хорошо играть в теннис, но велосипед его новая страсть! Поначалу родители отнеслись к этому увлечению с большим беспокойством. А.М. писал Екатерине Павловне: «Уговори сына, чтобы он бросил мечту о велосипеде, это для него безусловно вредно с его слабым сердцем и порывистым характером. Ведь, уж если он поедет, то конечно стрелой! А это приведет его к пороку сердца». Пришлось Максиму на время отложить мечту о велосипеде. Отец писал ему: «Ты страшно обрадовал меня тем, что отказался ездить на велосипеде поверь мне, это для тебя было бы вредно, и я очень боялся бы за твое здоровье». Только года через два родители сдались и приобрели Максиму велосипед. Теперь почти каждое воскресенье он со школьными товарищами устраивал велопробеги по окрестностям Парижа.