Конечно, согласился я.
А вы покладистый.
Во всех смыслах, ухмыльнулся я.
Фу, вы еще хуже, чем итальянские мужчины. Вы долго тут прожили или всегда таким были?
Прошу прощения! Нет, я здесь всего несколько дней. Кстати, меня зовут Люк Перроне.
Значит, вы все-таки итальянец.
Итальянец американского происхождения. Сойдет?
Ответом мне были легкая усмешка, чуть приподнятая бровь и тот же странный взгляд, каким она посмотрела в самый первый раз то ли вглядываясь в меня, то ли глядя насквозь, на что-то за моей спиной.
А прозвище у Люка когда-нибудь было?
Не-а, ответил я. Хотя прозвище тут же вспомнил. Приятели в Бейонне звали меня Лаки, «везунчик», но от него я отрекся, когда уехал оттуда, равно как вытравил из себя джерсейский говорок и все, что было связано с прошлой жизнью.
Значит, Люк. Имя тебе идет. Она протянула мне руку в кожаной перчатке, на ощупь очень мягкой и явно дорогой. Александра Грин. Пишется с немой буквой Е на конце.
Сокращенно Аликс или Эли?
Это будет зависеть от обстоятельств.
От каких?
От того, понравишься ты мне или нет. Она оглядела меня с головы до ног. Я еще не решила.
Мы пошли дальше по узкой улочке, главным образом, в тени, потому что здания по бокам закрывали большую часть неба. Я спросил, где она выросла, и не удивился, когда она ответила, что в Верхнем Ист-Сайде, на Манхэттене. В ней было то сочетание крутизны и изящества, которое у манхэттенских становится второй натурой. Кроме того, она наверняка ходила в частную школу.
В квакерскую, сказала она в ответ на мой вопрос.
А мне казалось, что она должна была учиться в какой-нибудь более престижной школе в пригороде, где-нибудь в Найтингейле или Брирли.
А разве на Манхэттене есть квакерские школы? Я знаю только одну в Бруклине.
Там я и училась.
И твоих родителей не беспокоило, что тебе приходится ездить в такую даль из Верхнего Ист-Сайда?
Мои родители в разводе, произнесла она так, как будто это все объясняло. Впрочем, как и у всех, наверное?
Мои нет, ответил я. У них пожизненное, условно-досрочного освобождения не предвидится.
Несчастливы?
Не думаю, что в их словаре есть слово «счастье». А кроме того, у них нет денег на развод.
А-а, протянула она и, наверное, целую минуту рассматривала меня так, словно искала во мне признаки бедности. Потом спросила, где я вырос, и я сознался, что в Нью-Джерси. Чтобы переменить тему, я спросил, для чего она приехала во Флоренцию.
Я пишу диссертацию по м-м истории средних веков.
Про чуму?
А, это просто для развлечения, улыбнулась она.
Где ты учишься?
В Барнарде. Ну, знаешь, женский колледж в Колумбийском университете.
Меня не удивило, что она учится в университете «Лиги плюща». Как после этого признаваться, что я два года корпел в муниципальном колледже, чтобы заработать портфолио для поступления в художественное училище?
Значит, ты к тому же еще и умная девочка.
К тому же?
Красивая, и к тому же умная.
Ну вот, опять в тебе заговорила итальянская кровь.
Прости. Что бы мужчина ни сказал, у него будут проблемы.
Дело не только в том, что говорят мужчины, но и в том, как они это говорят. Но у тебя нет проблем. Пока. Она улыбнулась краешком рта. Между прочим, я знаю, что ту книгу про чуму можно купить в Штатах. Это был просто один из предлогов поехать сюда. Но разве для этого нужны какие-то поводы? Здесь ведь так красиво!
И она сделала изящный полуоборот на своих высоких каблуках.
Да, конечно, согласился я, не отрывая глаз от ее фигуры в течение всего этого па. Двигалась она так, словно училась в балетной школе, да так оно и было, наверное. Она была явно из очень состоятельной семьи. В молодости я и представить себе не мог, что буду ухаживать за такой женщиной, не говоря уже о том, чтобы прогуливаться с ней по улицам Флоренции.
Орсанмикеле. Она показала на каменное здание, похожее на крепость. Давай зайдем?
Внутри эта церковь не походила, кажется, ни на одну другую: просторное полутемное квадратное помещение со сдвинутым вбок алтарем и невысокими окнами. Фигуры немногочисленных посетителей едва виднелись в сумраке.
Сначала здесь было зернохранилище, сказала Александра, и я вспомнил, что сам рассказывал об этом на лекциях: точно, зерновая биржа, ставшая церковью. Узнал я и богато украшенную дарохранительницу, в реальности еще более роскошную, чем представлялось. Она походила на миниатюрную готическую церковь, построенную из белого мрамора с инкрустациями из лазурита и золота вокруг ярко раскрашенного изображения Мадонны.
Андреа Орканья, пробормотал я. Еще один великий художник и скульптор эпохи Возрождения.
Я подошел ближе к дарохранительнице, чтобы полюбоваться ее вычурными узорами, а Александра в это время скрылась в расположенной неподалеку часовне, но через минуту быстро вышла и схватила меня за руку.
Уйдем отсюда.
Я предложил заглянуть в скульптурную галерею, находившуюся наверху, но Александра отказалась, ей почему-то не терпелось уйти.
Да что случилось? спросил я, когда мы вновь оказались на улице.
Какой-то тип толкнул меня, сильно и, по-моему, нарочно.
Я спросил, как он выглядел, но она только пожала плечами.
Трудно сказать, там было темно, но он большой такой, а еще он прошептал «берегись». Не «осторожней», а «берегись» это прозвучало как предупреждение.
Я оглянулся на церковь и предложил вернуться туда, но Александра не захотела.
Он сказал это по-английски? спросил я.
Она снова пожала плечами и ответила, что точно не помнит. Потом Александра взяла меня за руку, и мы, свернув на другую улицу, пошли в какое-то знакомое ей кафе.
Там было тихо, над столами висели позолоченные канделябры, а вместо стульев стояли банкетки, обитые красной кожей.
Александра юркнула в кабинку и сбросила куртку. На ней был кремовый свитер с клинообразным вырезом, кашемировый, если я не ошибаюсь. Тонкая золотая цепочка спускалась от длинной шеи к овальному медальону, покоившемуся в ложбинке между ключицами.
Она заказала кофе «американо». Я заказал двойной эспрессо.
Александра поинтересовалась, чем я занимаюсь в библиотеке, и я рассказал, что провожу небольшое научное исследование.
На какую тему?
Тему я пока точно не определил, ответил я. Мне не хотелось говорить ей про дневник.
Но она принялась выспрашивать подробности, и я, чтобы сменить тему, признался, что я художник-живописец, и сразу же пожалел об этом, потому что она спросила, где я выставляюсь. Мне пришлось сознаться, что теперь уже нигде: галерея закрылась.
Ты найдешь другую, уверенно сказала Александра.
Откуда ты знаешь? Ты что, колдунья какая-нибудь?
Может быть, ответила она. Просто у меня насчет тебя предчувствие.
У меня тоже было предчувствие насчет нее.
Мы поговорили о Нью-Йорке: о том, как там живется трудно, но просто; как там всегда шумно и грязно, но так здорово, как нигде больше. Поговорили об образовании, о ее учебе и моем преподавании. Александра постоянно переводила разговор на меня и ее интерес ко мне казался искренним. С ней было легко и комфортно, как будто мы были давно знакомы, и время летело незаметно. Мне не хотелось расставаться, но когда мы допили кофе, ее настроение резко изменилось.
Александра вдруг встала и объявила, что ей нужно вернуться к себе, потому что она еще не успела толком разложить вещи. Напряжение в голосе и явная спешка как-то не соответствовали такому объяснению. Я предложил свою помощь, но она отказалась, и проводить ее до дома тоже не разрешила. Утешительным призом мне стал быстрый поцелуй в щеку а еще остался запах ее духов, который я вдыхал, глядя, как она уходит, как колышется на ходу ее дубленка стук ее каблуков становился все тише и тише потом дверь кафе закрылась за ней.
16