Встать!
Класс, захлопав откидными крышками парт, дружно поднялся.
Не-ет, это вам даром не пройдёт. Я обещаю! сказала Анна Павловна До какого вандализма дошли. Кто? я спрашиваю До тех пор, пока этот пакос-сник не объявится я урок не начну! А ты, Обухов, иди, вспомнила она про ученика.
Толя направился к своей парте.
Нет, не туда, остановила его учительница. За директором! и указала на двери.
Меня как будто опять кто-то ущипнул.
Анна Павловна! Не надо д-директора, проговорил я.
Класс повернулся ко мне.
Олег Баранцев, сидевший, а теперь стоявший сзади, ткнул меня кулаком в спину.
Молчи! прошипел он.
Мне не было больно, но его толчок встряхнул меня, я опомнился, и растерялся.
И что же ты нам хочешь сообщить, Беляев? спросила мягким голосом Анна Павловна, от которого по спине пробежали мурашки. Ты их измазал?..
Я тряхнул головой и тут же отрицательно закрутил ею.
Баранцев хохотнул:
Ну, даёт! Юмористы эти шаржисты! и добавил: Враги народа.
Ему от меня не раз доставалось. Он был едва ли ни постоянным героем моих шаржей. Теперь отыгрывается.
Анна Павловна усмехнулась, видимо, соглашаясь с ним.
Ладно, садитесь, сказала она классу.
Она вернулась к столу и стала усаживаться спинка стула под ней надсадно скрипнула.
Анна Павловна, подал голос Латыпов, что-то непонятно. Пусть Беляев объяснит, что всё-таки произошло? Зачем он это?..
Я было сорвался с места. Я только что сел, точнее упал, как подкошенный на лавку парты. Но учительница упредила моё намерение.
Потом разбираться будем, отмахнулась она. И так пятнадцать минут потеряли. А ты, Обухов, что у двери застыл? Иди на место, садись.
Она замолчала, отыскивая в журнале нужную ей фамилию, и вдруг спросила:
Обухов, ты мне ответил?
Толька подскочил из-за парты.
Дык это Ответил, кажись
А, да, на счёт баранов. Есть они у вас, есть Ладно, три.
Толька крутнул головой, словно ослышался, и улыбка расплылась по его веснушчатому лицу. Пронесло!..
Его пронесло. Ему повезло. А тут, куда занесло?.. Соседи мои перешептывались, посмеивались, и мне казалось, что это они надо мной. Тут опять Баранцев ткнул меня в бок не то пальцем, не ручкой и ехидненько прошипел:
Ну как, вылупился, ха-ха? Художник от слова худо
Я наотмашь махнул кулаком и, к сожалению, промахнулся. Олег успел пригнуть голову. Но всё равно схлопотал. От испуга наклон сделал, видимо, резко и низко, и гулко ударился об угол парты лбом. Бум!.. И вскрикнул.
Анна Павловна подняла голову.
Что там?
Почесывая лоб, Олег простонал:
Этот, шаржист кулаками машется.
Вот как? Этого ещё не хватало! возмутилась учительница. Он домашется
Но Жулан пояснил:
Баран сам лбом парту боднул.
В классе было засмеялись. Но Анна Павловна прервала шум.
Довольно! Всем молчать! хлопнула по столу ладонью.
Анна Павловна спрашивать больше никого не стала. Объясняла новый материал. Вернее, как всегда, читала его по учебнику. Я не слушал, да и не до того мне было. Я сидел, опустив голову. После перенесенного волнения, в груди что-то сильно сжимало, покалывало, и по всему телу растекалась какая-то противная слабость. Я дышал, казалось, горячим паром, а спину продирал мороз.
Наконец прозвенел звонок. За минуту до него Анна Павловна уже стояла у стола, обутая в туфли. Ей оставалось взять классный журнал, учебник и
Урок окончен. Беляев, марш за мной! и подать команду, а мне её выполнить.
На моё счастье директора школы не было. Она, видимо, ещё не вернулась с урока. В учительской была одна Марта Аполлоновна.
Вот, Марта Аполлоновна, полюбуйтесь, сказала Анна Павловна торжественно, пропуская меня в двери. Ваш художник прикладывает руку не только к листам блокнота и ватмана, но и с успехом практикует на холстах. Мелом или известью измазал портреты пролетарских вождей! Карла Маркса и Фридриха Энгельса! А! Каково?.. Это же скандал! Какой позор для школы! Что скажут в гороно? Да что в гороно в райкоме партии! А не дай Бог, до обкома дойдёт?.. Это ж, по большому счету, скандал на всю страну! с пафосом говорила Анна Павловна.
Спокойно, Анна Павловна, услышал я почти незнакомый мне голос. Володя, как это?.. спросила Марта Аполлоновна
В их диалог мне вступать было бесполезно.
А что тут непонятного? Молодой человек оригинальничает, продолжала Анна Павловна, не давая мне рта раскрыть. Что ему бумага, его тянет к холстам! До чего докатились, варначьё.
Меня как будто портфелем ударил кто-то по голове, пол закачался.
Марта Аполлоновна не стала дальше слушать Тритона. Подошла ко мне и подтолкнула к двери.
Пошли в класс.
Мы вышли. Учительница шла впереди меня на полшага. Шла быстро, твёрдо. При каждом стуке каблучков туфель её волнистые тёмно-русые волосы вздрагивали, и руки энергично двигались. Она бежала как на несчастье, как на беду серьёзность положения она, видимо, уловила сразу же. Я за ней едва поспевал на одеревеневших ногах. Кажется, я стал острее улавливать ситуацию.
Выйдя из учительской, у меня мелькнула спасительная мысль сбежать! Завернуть в другой коридор, там на лестницу, там в раздевалку, а там поминай, как звали. Пусть потом ищут-свищут. Убегу к Николаю Петровичу, расскажу ему всё и у него же спрячусь. Он человек! Он поймёт, он не Тритон! А потом на какой-нибудь поезд и на Дальний Восток, к рыбакам
Идея была превосходной своевременной. Я даже приотстал от учительницы, влекомый первым импульсом этой мысли. Но Но, представив далёкие берега, а дома, одиноко страдающую маму Дальний Восток отпал. Тут же отпал вариант с Николаем Петровичем. Зачем ему мои проблемы?
Я тогда рассудил примерно так: он хороший человек и может по-отечески пожалеть, помочь Но, а что, разве у хорошего человека больше нет других дел, как подтирать нюни хлюпикам? Он и без того все дни в хлопотах, тратит драгоценное время на пробивание выставок, экспозиций и пр.пр. дела, мешающие его творчеству, работе. Правда, он мне о своих трудностях никогда не рассказывал, но я догадывался и по разговорам по телефону, и из посещения его мастерской незнакомых мне людей. Часто можно было слышать: "Столкнул Пролетел Включили" Когда же ему что-то не удавалось, он был угрюмым и даже выпившим.
И я ещё тут:
Здравствуйте, товарищ хороший человек! Это я, маменькин сынок
Да и с какой стати бежать? В чём я виноват?.. За собой вины я не чувствовал. Не доходила она до меня, не осознавалась. Угнетала какая-то нелепость, глупость, в которой я увязал, запутывался, как в паутине. И чем дальше, тем больше.
Толпа в классе, с появлением классного руководителя, несколько приутихла. Марта Аполлоновна, войдя в класс, посмотрела на портреты и, чуть замедлив шаг, прошла к учительскому столу.
Я с опущенной головой поплёлся к своей парте.
Ну и как? хихикнул сзади Баранцев.
Так и подмывало этому барану рога поотшибать!.. Я не ответил.
Подошёл Латыпов. Спросил:
Что там?
Я дернул плечом; дескать, сейчас узнаешь. Говорить не хотелось, хотелось расплакаться. Я закусил губу.
Марта Аполлоновна, средних лет, невысокая, круглолицая, мягкосердечная и уважаема классом, да и не только. Она никогда не кричала на нас, даже в случаях, из ряда вон выходящих. Учительница обычно продолжительно смотрела на ученика, и в этом взгляде было нечто, что приводило того в смятение. И если с другими учителями ученики могли себе позволить спор за выставленный балл или с чем-то не соглашаться, то её оценка была вне всяких обсуждений. На её уроках стояла тишина, и было всегда интересно.
Сейчас Марта Аполлоновна стояла у стола, видимо, собираясь с мыслями. От её лица отлила кровь, глаза потемнели. Она была ошеломлена: то ли случившимся; то ли по причинам, нами ещё не осознаваемые своими последствиями.
Несмотря на пережитое, на мрачные мысли, толкавшие меня на глупости под крылышко к Николаю Петровичу, на далекие путешествия по выходе из учительской, я почувствовал себя всё-таки легче. Эта перемена во мне произошла, видимо, в тот момент, как только я увидел Марту Аполлоновну. Уже одно её присутствие подействовало на меня успокаивающе, ободряюще.