Прижавшись к Грише, Маша ощущала его руку, отчего становилось спокойнее на душе всё-таки оказаться в самом, пожалуй, страшном времени Очередь стояла молча, переминаясь с ноги на ногу, мальчик постоянно проверял карточки, понимая, что за драгоценность у него в кармане. Казалось, прошли даже не часы годы, когда подошла и их очередь. Открывшаяся дверь показала не очень обыкновенный прилавок, за которым обнаружилась закутанная в платок женщина, требовательно протянувшая руку. Увидев такие же серые квадратики, как и та бумага, что была в кармане, Гриша протянул продавщице требуемое. Женщина что-то вырезала из бумаги, вернув остаток, и тщательно взвесила небольшой кусочек чёрного, выглядевшего не очень обычно хлеба, протянув его Грише. Все это она делала молча, ни о чём не спрашивая.
Спрятав в карман карточки и хлеб, контролируя его, Гриша двинулся в обратный путь, цепко держа за руку смотревшую круглыми глазами Машу. Он и сам удивлялся, но понимал, что себя выдавать нельзя, ведь, кроме всего прочего, в Советском Союзе того времени было энкаведе, про которое в их времени рассказывали всякие ужасы. А ну как кто-то поймёт, что карточки принадлежат не им?
Именно поэтому мальчик старался ничем не показать своё удивление, спокойно двигаясь к «их» дому. Идти предстояло долго, но отщипнувший кусочек хлеба от выданной им порции, Гриша протянул его сразу же повеселевшей девочке. До дома они не дошли не было никакого дома, лишь дымящиеся руины. Что теперь делать, мальчик не знал, в первый момент растерявшись. Стоило однако Маше всхлипнуть, и Гриша взял себя в руки. Повернув девочку к себе, он взглянул ей в глаза и твёрдо произнёс:
Всё будет хорошо!
Я тебе верю, ответила ему Машка. Но что теперь?
Теперь присядем, съедим чуть-чуть хлеба, озвучил план мальчик. И будем искать другой дом.
Как скажешь, согласно кивнула девочка.
Таких квартир, как первая, Маше и Грише больше не попадалось, но следующее место обитания они нашли довольно быстро. Брошенных квартир, зачастую «как есть», было достаточно. Не прошло и получаса, как они нашли очередной дом, в котором всё оказалось оставлено так, как будто хозяева готовы вернуться прямо сейчас, но, разумеется, никто не вернулся.
Потянулись дни. У них были карточки, значит, был и хлеб. Маша первое время находилась в перманентной истерике, но потом, конечно, начала привыкать. Человек ко всему привыкает Вскоре выпал снег. Каждый день теперь начинался с того, что нужно принести хлеба и воды, потому что водопровод почему-то перестал работать. Ну и кипяток приходилось уже приносить. Хорошо хоть бидон для него нашёлся. Помыться уже было нечем, но этот факт обоих почему-то больше не беспокоил.
На улице стало холоднее, в очередях начались разные разговоры. От «город сдадут» до слухов о каннибалах. То, что город абсолютно точно не сдадут, Гриша знал, но вот что касается второй новости удивился. Таких подробностей о Блокадном городе он не помнил. А ещё помогало Ленинградское радио. То злой, то уставший голос Ольги Берггольц заставлял жить и бороться. Жить, несмотря ни на что.
Хотите конфетку, детки? какой-то мужчина напугал обоих чуть ли не до мокрых штанов.
Он был действительно страшным, и теперь то, о чём говорили в очереди, просто прозвучало в ушах мальчика, с силой оттолкнувшего этого человека. Утащив за собой доверчиво потянувшуюся к сладости Машу, Гриша ещё несколько часов не мог прийти в себя, пытаясь отдышаться.
Гриша! Гриша! Зачем мы убежали, это же конфета! возмутилась девочка.
Она как будто потеряла часть своих знаний, оказавшись в настолько незнакомой обстановке. Да и голод Привычный к недокормленности Гриша отдавал большую часть добытого хлеба девочке, но и его не хватало голод всё чаще прихватывал живот, отдаваясь в нём тянущей болью. Маша была на что угодно уже согласна ради кусочка хлеба, но Гриша как-то находил в себе силы подбодрить её.
Это плохой человек. Вдруг конфета была с ядом, или же он хотел нас съесть Или мальчик прошептал на ухо бледной Маше свою догадку, заставив девочку всхлипнуть. Сама подумай: вокруг нет даже хлеба, а у него конфеты!
Ты прав Мы умрём? как-то очень безнадёжно спросила девочка. Не хочу Я знаю, что многие умерли, но
«Осталась одна Таня»3, процитировал Гриша.
Не хочу умирать, не хочу, чтобы умер ты, призналась Маша.
Мы будем жить, как мог уверенно ответил Гриша.
Он привык за последнее время обнимать Машу, которой оказались очень нужны эти объятья, это тепло. На улице выпал снег, и пришлось ходить очень осторожно, потому что можно было упасть на льду, а подняться совсем непросто. Если бы не найденные в той, первой, квартире детские вещи пусть не совсем по размеру, но они спасали то Маша и Гриша уже погибли бы, мальчик это очень хорошо понимал.
Человек ко всему привыкает, привыкли и они. Дозировать хлеб, держаться, чтобы не съесть его полностью всю дневную норму за один раз. В новой квартире нашёлся примус и немного, как Гриша в первый раз подумал, керосина. Быстро разобравшись с устройством, он готовил кипяток. На помывку воды уже не было. Она-то была, но согреть её было нечем. Чувство голода стало постоянным. Маша иногда вела себя как пятилетняя хныкала, просила хлебушка, но не смела притронуться к нему без разрешения Гриши, а вот мальчик Откуда у него появились силы сдерживаться, укрывая девочку заботой, не мог понять и он сам. Просто мальчик знал так правильно.
Маша вспоминала свою прежнюю жизнь, понимая теперь, что детдом был счастливой жизнью, ведь в ней не ощущалось этого тянущего чувства голода. Есть и там хотелось, но вот именно такого не было. Боясь оставаться одной, девочка всегда ходила с Гришей и за хлебом, и за водой. Оскальзываясь, она помогала мальчику, взявшему на себя заботу о ней, спасавшему её каждый день и каждую ночь. От холода, от страха, от безнадёжности. Каким-то чудом Гриша находил слова, убеждая её жить дальше. А ещё было Ленинградское радио.
«Скрипят полозья в городе, скрипят
Как многих нам уже не досчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев»4
Однажды Гриша услышал крики и визги. Используя то, чему его научила жизнь, он скользнул в какую-то толпу. Оказалось, что бомба попала в столовую, и теперь люди дрались друг с другом, пытаясь добраться до продуктов. Гриша каким-то чудом увидел белый комочек и, вытащив его, умудрился убежать. Комочек оказался кусочком сыра, который мальчик отдал Маше, даже не попробовав. «Ей нужнее», решил Гриша.
День за днём мальчик менялся, сам не замечая этого. Смыслом его жизни теперь стала Маша, как и он её. Ведь больше у них никого не было, а вокруг дышало то самое время, которое потом назовут «смертным». Оно стонало сиренами воздушной тревоги, скрипело полозьями саночек, вскрикивало близкими взрывами. Время смотрело со стен домов надписями «при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»
Но, несмотря ни на что, голод подступал всё ближе Он хватал за горло, бил по животу, заставлял дрожать при виде хлеба и стискивать зубы, не давая сдаваться. Когда хлеба начали выдавать меньше, Гриша понял, что они обречены, но не сказал Маше об этом. Мальчик жил для неё, для того чтобы девочка дышала и не сдавалась. А вот Маша очень хотела бы опустить руки, но Гриша не давал. Ему самому не позволяло опустить руки не только существование Маши, но и голос Ленинградского радио. И метроном, звучавший между передачами.
Будешь плакать по попе дам, твёрдо пообещал похудевший мальчик, хотя куда там было-то Девочка поверила даст. По попе не хотелось, так что Маша не стала плакать.
Не буду, попробовала улыбнуться девочка, но почему-то не смогла.