LI. Соборные каноны, поскольку они согласны с заповедями, представляют собой не что иное, как собрания заключений, извлеченных из общих начал законов божественных и приспособленных к встречающимся случаям; они также содержат либо предписания закона божия, либо убеждения следовать божественным наставлениям. Истинное же назначение христианской церкви состоит в хранении и сообщении божественного предания именно в том виде, в каком оно было ей сообщено. В свою очередь, обычаи, усвоенные и одобренные древними христианами и теми, которые достойны столь великого имени, по справедливости должны соблюдаться наравне с канонами. За ними следуют правила тех учителей церкви, которые в свое время прославились среди христиан своим благочестием и чистотой учения и не были обличены в каком-нибудь тяжком заблуждении, ибо их утверждения, высказанные с великим и полным убеждением, как если бы они были доказаны, должны иметь немалое значение для толкования темных мест Священного Писания, тем более, если большинство их согласно между собой в одном и том же и время их жизни близко ко временам первоначальной чистоты церкви, когда в ней еще дух господства не преобладал и ереси не могли опорочить первоначальную чистоту учения.
LII. Следовавшие за ними схоластики нередко обнаруживали силу и остроту ума, но им пришлось жить в неблагоприятные и лишенные истинного просвещения времена, а потому и неудивительно, если у них наряду со многим, что заслуживает одобрения, имеется многое другое, к чему следует относиться со снисхождением. Тем не менее когда они согласны в чем-либо, касающемся нравов, то они редко ошибаются, ибо они весьма проницательны в изыскании того, что в писаниях других заслуживает порицания; во всяком случае, благодаря умению защищать даже противные мнения, они дают похвальный пример скромности, так как они ведут споры, приводя взаимно противоположные доводы и не прибегая к брани, этому позорному плоду невоздержания, начавшему с недавних пор проникать в изящную словесность.
LIII. Существуют три разряда авторов, подвизавшихся в изучении римского права. Во-первых, те, труды которых вошли в Пандекты, кодексы Феодосия и Юстиниана и также в Новеллы. Второе место занимают толкователи, явившиеся вслед за Ирнерием, а именно Аккурсий, Бартол и много других имен, долгое время царивших в судах. К третьему разряду относятся сочетавшие занятия изящной словесностью с изучением права. Первым я обязан весьма многим, так как они часто приводят весьма веские доводы в доказательство положений права естественного; они же часто приводят свидетельства в пользу как естественного права, так и права народов, обычно не менее других смешивая то и другое. Мало того, они называют правом народов часто то, что соблюдается только некоторыми народами, что отнюдь не имеет основания в каком-либо соглашении, а представляет только предмет взаимного подражания или же случайного заимствования одними народами у других. Что же касается правил, действительно относящихся к праву народов, они зачастую излагают их в перемежку, не отделяя от положений римского права, что подтверждается, например, разделами о военнопленных и о состоянии после заключения мирного договора. Со своей стороны, мы приложим все усилия к тому, чтобы различать как то, так и другое.
LIV. Юристы, поставленные нами на втором месте, равнодушны к праву божественному и древней истории; они склонны разрешать все споры государей и народов на основании римских законов, иногда прибегая к канонам. Однако и для них неблагоприятные условия их времени были нередко препятствием к правильному пониманию этих законов, хотя они были достаточно проницательны в раскрытии природы справедливости и добра, вследствие чего они весьма часто являются созидателями нового права, будучи лишь весьма плохими толкователями действующего права. Но к ним следует обращаться в особенности тогда, когда они приводят свидетельства существования таких обычаев, которые составляют современное право народов.
LV. Третий разряд юристов, которые замыкаются в границах римского права и либо никогда, либо лишь слегка касаются вопросов общего права, едва ли имеет отношение к предмету нашего изучения. Утонченность схоластиков с познаниями в области законов и канонов сочетали оба испанца Коваррувиас и Васкес; причем оба они не уклонялись и от изложения споров между народами и государями; из них первый делал это с большей свободой, а второй с большей скромностью и не без верности суждения. Кроме того, привлекать историю к изучению законов стали французы, из которых наибольшую известность приобрели Боден и Готман, первый своим цельным и последовательно изложенным трактатом, второй разрешением различных частных вопросов; их заключения, как и соображения, дадут нам часто материал для отыскания истины.
LVI. Во всем моем труде я ставил перед собой преимущественно следующие три задачи: придавать возможно большую очевидность моим доказательствам, соблюдать определенный порядок расположения излагаемого предмета и проводить четкое различие между теми предметами, которые могли казаться одинаковыми, но которые на самом деле не таковы.
LVII. Я воздерживался касаться вопросов, принадлежащих к сфере других исследований, а именно того, как предпочтительнее поступать в различных обстоятельствах по соображениям целесообразности, ибо эти вопросы составляют предмет специальной науки политики, которую Аристотель излагает совершенно особо, не примешивая к ней ничего постороннего; иначе поступает Боден, у которого эта наука сочетается с наукой нашего права. Однако в некоторых местах я упоминаю о том, что полезно, но лишь мимоходом, с тем чтобы провести яснее отличие этого вопроса от вопросов о справедливости.
LVIII. Тот будет несправедливо судить обо мне, кто полагает, что я затрагиваю какие-либо жгучие современные вопросы, как уже возникшие, так и такие, возникновение которых возможно предвидеть. Ибо откровенно признаюсь, что, говоря о праве, я отвлекался мыслью от всякого отдельного факта, подобно математикам, которые рассматривают фигуры, отвлекаясь от тел.
LIX. Что же касается способа изложения, то я, избегая многословием осложнить множество излагаемых предметов, остерегался, в интересах читателя, нагнать на него скуку. Поэтому я, насколько мог, держался сжатого и подходящего для преподавания способа изложения, чтобы те, кто занят государственными делами, могли сразу же, как бы единым взглядом, обозреть и обычно возникающие спорные вопросы, и те основные начала, с помощью которых возможно их разрешение. А затем уже не трудно будет приспособить рассуждение к содержанию любого вопроса и развить его по желанию.
LX. От времени до времени я привожу собственные слова древних авторов, когда они этого заслуживают по своему значению или красиво выражают мысль; я поступаю иногда таким образом с греческими авторами, но преимущественно тогда, когда такое изречение кратко или же когда я не надеялся, что сумею передать изящество греческой речи в латинском переводе, который, однако же, приведен мною всюду для удобства тех, кто не изучал греческого языка[32].
LXI. Всех тех, в чьи руки попадет мой труд, я прошу и заклинаю судить обо мне с той же свободой, с которой я судил о мнениях и писаниях других авторов. Готовность убедить меня в ошибках будет предупреждена моей готовностью следовать указаниям тех, кто их найдет. А если я уже теперь высказал что-нибудь противное благочестию, добрым нравам, Священному Писанию, единомыслию христианской церкви или всякой иной истине, да будет такое слово мое сочтено не сказанным.