Остаться, конечно, можно. Надежда сразу погасила тлеющий в глазах Саши Баранова страх, что его сейчас отправят восвояси и придется ночевать на улице. Я постелю тебе в библиотеке, там удобный диван, который мы разложим. Вот только маму твою надо предупредить. Неужели она не волнуется, что тебя уже три ночи нет дома?
В первую ночь она знала, что я у соседей, а потом я ей сказал, что у ребят поживу. Рыжая голова кивнула в сторону друзей. Она не будет меня искать, так что предупреждать не надо.
Мальчик и девочка оделись и ушли, оставив своего приятеля у Надежды. Чтобы как-то сгладить неловкость, которая была неминуема в чужой квартире, она попросила Сашу помочь ей убрать со стола. Он с такой готовностью кинулся таскать посуду, что едва не уронил чайник, смутился чуть не до слез, потом вымыл всю посуду, а потом они сели на кухне и съели по сделанному Надей бутерброду с сыром и снова согрели чай, которого и она наконец-то напилась.
У вас торт, потому что какой-то праздник? спросил Саша, плотоядно глядя на положенный ему на тарелку очередной кусок с большой ярко-красной масляной розой.
Его голод был застарелым, въевшимся, и казалось, утолить его невозможно, как ни корми.
Сегодня самый счастливый и самый горький день моей жизни, зачем-то сказала ему Надя. Жалость к этому ненужному матери ребенку разъедала годами державшиеся на запоре внутренние оковы. День рождения моей дочери.
А у вас есть дочь? Баранов не удивился, просто уточнил. Остатки торта интересовали его гораздо больше, чем подробности «шпрехалковой» жизни. Вы же старая, так что она, наверное, уже взрослая и живет далеко от вас?
Ох уж эта детская непосредственность.
Да, она уже взрослая и живет далеко от меня, согласилась Надежда, уже жалея, что так глупо разоткровенничалась. Оттого мне и грустно в этот день. Пойдем, Саша, я покажу тебе, где ты будешь спать. Поможешь мне разложить диван, и я отведу тебя в ванную комнату и дам полотенца.
Зачем два? спросил мальчик, когда она выдала ему два мягких турецких полотенца, подаренные сестрой Лидой, большое и маленькое, украшенные большими чайными розами на коричневом фоне.
Одно для лица, а второе чтобы ты мог принять душ.
Он смотрел непонимающе, и Надежда вдруг вспомнила, что он живет в деревянном доме, практически бараке, в котором туалет представляет собой дырку в полу, а ванных комнат нет и в помине. Вспомнила и вздрогнула, потому что эта жизнь, которой до сих пор жили сотни семей, была ей совершенно непонятна.
Пойдем, я покажу, а там как захочешь, предложила она дипломатично.
Рыжий, лобастый, немного сонный Сашка Баранов прожил в ее квартире три с половиной года, до того момента, когда, закончив восьмой класс, поступил в Калининградское мореходное училище. Довольно долго им даже удавалось держать это в тайне, никто в школе, кроме самой Строгалевой и «святой троицы», не знал о том, что после уроков мальчишка возвращается не домой, а к учительнице немецкого. С его матерью она договорилась легко и быстро, ту вполне устраивали как внезапно обретенная возможность устраивать личную жизнь без оглядки на сына, так и его сытое обитание под надзором строгой учительницы. Афишировать их договор она тоже не рвалась, боясь людского осуждения, так что статус-кво был выгоден всем.
Правда вырвалась наружу лишь в начале восьмого класса, когда Сашка подхватил серьезную ангину и ему пришлось вызывать врача именно в строгалевскую квартиру. Надежду тогда вызвали к директору, чтобы она объяснилась, почему один из учеников живет не дома, а у нее, но так как ничего предосудительного в этом не было, а история имела трехлетние корни, директриса пошла навстречу и в гороно и комиссию по делам несовершеннолетних сообщать не стала.
Для одинокой и бездетной Надежды Сашка стал единственной отрадой. На него она обрушила все залежи своей нерастраченной материнской любви, стараясь, правда, сочетать ласку и нежность со строгостью. Сашка же матерью ее не считал, хотя за причиненное добро, разумеется, был искренне благодарен.
Свою родную непутевую мать он любил до одури, до дрожи, до обморока. Надежде даже сотой части такой любви не доставалось, да она и не рассчитывала. Разумеется, его друзья, Саша и Саша, регулярно бывали в доме, который привыкли считать удобным местом для совместной тусовки. Здесь никогда не лезли в душу, не читали нотаций, вкусно кормили и обеспечивали практически полную свободу.
Даже когда Саша Баранов уехал в свою мореходку, и Белокопытов с Шапкиной дружили в старшей школе уже вдвоем, они все равно по старой памяти нет-нет да и наведывались к Надежде Андреевне, которая вновь осталась совсем одна. Их детская дружба, как это часто бывает, перетекла в юношеский роман. И именно они в 1993 году, когда учительница умирала от своей скоротечной и мучительной болезни, вызвали из Калининграда Сашку, приехавшего, чтобы успеть попрощаться. И им троим в предсмертном забытьи, практически бреду, она раскрыла свою страшную тайну, которую хранила более сорока пяти лет. Верность этой тайне теперь была никому не нужна. В первую очередь Клеменсу Фальку, решившему, что этой верности не было и в помине.
Глава третья
Наши дни. Снежана
Утром выяснилось, что заболела Танюшка. Она всю ночь спала беспокойно и даже хныкала во сне, но Снежана не придала этому значения, решив, что дочке снится что-то страшное. Она не знала, видят ли сны дети, которым нет еще двух лет, но собственная усталость взяла свое, потому что до часу ночи она сидела за коклюшками, создавая панно.
Вставать ночью она не стала и утром долго не могла понять, почему дочка не просыпается, как обычно, в семь утра, подошла к кроватке и обнаружила, что Танюшка вся красная и очень горячая, и сон ее скорее похож на беспамятство. Тут же навалилась паника, липкая и бестолковая, и призванная на помощь мама даже прикрикнула на нее, сообщив, что все дети болеют, и строго велев взять себя в руки.
Руки, в которые себя надо было взять, довольно сильно дрожали от волнения, поэтому, умыв и накормив дочку кашей, убедившись, что та опять задремала, и попытавшись снова сесть за плетение, Снежана поняла, что работать сегодня не сможет.
Что ты слоняешься как неприкаянная? спросила мама, у которой всегда находилось занятие. Сейчас она готовила обед, внося коррективы в меню из-за болезни внучки. И убери, пожалуйста, трагическое выражение с лица. Ничего страшного не случилось, температура 38,5 это не конец света. Тем более что мы дали Таточке жаропонижающее.
Плести не могу, призналась Снежана.
Тогда иди в ателье. У тебя там что, работы нет? Той, что надо делать головой, а не руками.
Признаваться, что голова тоже функционирует с явными перебоями, не хотелось, да и работа, конечно, была. Февраль время подготовки годовых бухгалтерских отчетов, и не дело бросать их на одну пожилую бухгалтершу.
А Танюшка? Как я ее оставлю?
Таточка спит, а когда проснется, я дам ей киселя с печеньем и почитаю книжку. Возвращайся к обеду, он будет готов к часу, а до этого момента можешь располагать своим временем на пользу дела.
Наскоро собравшись, Снежана вышла на улицу и обогнула дом, чтобы попасть в ателье, расположенное на первом этаже, но, в отличие от подъездов, имеющее вход с улицы. Проходя мимо квартиры Лидии Андреевны, она вспомнила вчерашнюю соседкину просьбу и вздохнула. И обманывать нехорошо, и как подступиться к выполнению просьбы, непонятно.
Впрочем, одна мысль все-таки имелась, и, перелезая через неубранные февральские сугробы, Снежана набрала номер мужа, запоздало подумав, что он может быть занят. Но он ответил после первого же гудка.