Претенциозные сервизы министра финансов стали воспринятым на ура доказательством развращенности королевской семьи и правительства, которые не упускали возможности сделать народу внушение насчет прямой связи скандальных трат бедняков на спиртное, азартные игры и идолопоклонство с их вопиющим обнищанием. Соответственно, взбучка, устроенная жестковыйному торговцу фарфором с его завиральными понятиями о справедливости, воспринималась горожанами с горьким удовлетворением, как старинная пьеса, исполненная с новым пылом. Все прекрасно знали, что ошибка Йовена состояла не в выборе сырья, а в том, что он забыл, как устроен мир. Пусть Йовен успешно вел торговлю и делал деньги, но Вестховер не первый, не второй и даже не третий Вестховер на посту министра финансов был денежным мешком.
В газетных карикатурах зло высмеивали приземистую фигуру и обширную лысину Йовена. Художники намекали на его безумие, пририсовывая ему дикие глаза и выводя торчащими зигзагами три-четыре уцелевшие волосинки. На одном рисунке Йовен размахивал тарелкой, из многочисленных трещин которой вытекал клей, и орал: «Видите? Прекрасная работа!», на другом Йовен сидел на огромной куче битых черепков, обливая все вокруг фонтанами слез, и вопил: «Нет, пожалуй, я не возьму их назад!», а четыре волоска, торчавшие дыбом, лили каждый свои собственные слезы.
Может, Йовен действительно помешался или прослыл помешанным в последние угарные дни обреченного правительства, но из непреклонности даже после вердикта суда он отказался признать поражение.
Йовен вырос в нищих кварталах Лиса, недалеко от залива. Он никогда не ходил в школу, ремеслу учился у мазилки-гончара, а первые неуклюжие тарелки, сформованные из илистой глины Фейр, обжигал в самодельной каменной печи. Позже Йовен придумал смешивать густую жирную глину Фейр с костяной мукой, начал создавать посуду ручного формования, достаточно гладкую, чтобы она могла сойти за фабричную, и постепенно, продавая сервиз за сервизом, сколотил свое состояние.
Ребенком Йовен избежал холеры и прочих болячек. В юности он не попал в армию. Он никогда не был женат. Все, чем он когда-либо занимался, это работой и расширением бизнеса в отсутствие связей и влияния, пока не обзавелся фарфоровой фабрикой, складом и прекрасным особняком под высокой крышей почти что в правительственном квартале особняком, совсем недалеко отстоявшим от родовой усадьбы министра Вестховера.
Пальцы Йовена были сожжены до полной потери чувствительности еще в юности, когда он орудовал в раскаленной печи самодельными приладами. Он обладал характерной напористой, какой-то набыченной походкой, заставлявшей встречных шарахаться в стороны. Никто из его окружения ни разу не слышал от Йовена, что ему что-нибудь понравилось. Если что-то узор, чашка кофе, место в экипаже отвечало его стандартам, он мог рявкнуть: «Да!», но большей похвалы от него не дожидались никто и ничто. Он будто находил удовольствие в том, чтобы уничтожать безупречно выполненные тарелки, швыряя их под ноги своим мастерам и разбивая вдребезги с такой силой, что отлетавшие осколки порой резали ему руки. За такую недостачу любезности Йовена на фабрике прозвали Очаровашкой, или просто Чарой.
Еще мальчишкой, продавая вразнос горшки и плошки, Йовен никому никогда не верил в кредит ни на пенни и не делал скидок. Десятки владельцев салунов и харчевен Лиса воздвигли невидимые памятники его нахрапистости и высокомерию. Вот угол улицы, вот дверь, вот место у бара, где молодой Йовен стоял с выпачканными речной грязью босыми ногами, и смотрел на собеседников, выпятив губу, и наставлял на них свой ничего не чувствующий палец, и говорил, что уговор есть уговор, не хочешь не бери.
Иначе говоря, даже те, кто с ним знался, не любили Йовена. И неважно, что он поднялся на такой уровень, которого отродясь не добивались неграмотные речные крысы. Им восхищались за его гениальность, завидовали его удаче, но дружбы с Чарой никто не искал.
Δ
Холодным весенним утром ворота особняка министра Вестховера распахнулись, и четверка гнедых лошадей, цокая подковами в стелющемся тумане, в котором тонули копыта, повлекла на мостовую лакированную белую карету. Поджидавший у забора Йовен вышел наперерез карете и с силой запустил в нее тарелкой (это была копия, которую он самолично сделал с суповых тарелок из сервизов Вестховера).
Истинный лисец, Йовен отнюдь не разучился пускать камни блинчиком: тарелка, бешено вертясь в воздухе, врезалась в дверцу кареты и оставила глубокую зазубрину в полированном белом дереве.
Вот тебе некачественное сырье, сучий потрох! Йовен прянул вперед, подхватил тарелку с булыжной мостовой и торжествующе помахал целехонькой тарелкой над головой, показывая ее прохожим прислуге, рассыльным, дворникам, плотникам, спешившим на стройку: Идеальна! Ни оспины, в отличие от его безобразной рожи!
Кучер натянул поводья, разом остановив лошадей. Министр финансов открыл треснувшую дверь и выглянул наружу. Кучер слез с козел; с запяток спустился гайдук.
Йовен бросился на них с тарелкой, сжав другую руку в кулак, но был свален с ног выстрелом из пистолета, который гайдук выхватил из своей ливрейной куртки. Пуля попала Йовену в бедро.
Тарелка выпала, на сей раз неудачно ударившись о мостовую, и разломилась на два ровных полукруга.
Держите его, приказал из кареты Вестховер. Кучер с гайдуком подошли к лежащему Йовену и прижали его руки и плечи к булыжной мостовой.
В карете имелась маленькая жаровня, чтобы главный экономист Короны не озяб в прохладные утра вроде сегодняшнего. Натянув толстую рукавицу, Вестховер вынул из жаровни горячий уголь, спустился на мостовую и подошел к троице.
Йовен вырывался, но его держали крепко. Министр присел на корточки и попытался затолкать тлеющий алый уголек ему в рот. Йовен сжал губы и замотал головой, обжигая щеки и нос, но не позволяя министру финансов втолкнуть ему уголь в рот. При этом он утробно рычал. От его движений стелившийся по земле туман заколыхался, закидывая длинные языки на спины и ноги стоявших.
Минуту или две спустя министр Вестховер хрипло хрюкнул, отбросил уголек и швырнул задымившуюся рукавицу. Кое-как он выпрямился, стоя над человеком, распростертым на мостовой.
Министр финансов, моложе посудника лет на десять, но обрюзгший и непривычный к физической нагрузке, тяжело сопел и отдувался, будто выпив лишнего. На светлых усах повисла мутная капля из носа, синий шелковый галстук сбился под горлом. Вестховер похлопал себя по карманам, моргая, сглатывая и судорожно втягивая воздух. Его люди отпустили Йовена и встали. Туман начал снова затягивать маленькую прогалину, образовавшуюся на месте потасовки.
Йовен приподнялся на локте и плюнул на туфли министра. Кожа на щеках и носу висела клочьями там, где прижимали раскаленный уголь.
Но Йовен торжествовал.
Ты не скормишь мне свое дерьмо! Можешь вовсе сжечь мне нос, но жрать твое дерьмо я не стану!
Собравшаяся толпа держалась на расстоянии: горничные в чепчиках, ропщущие мужчины с ручными тележками. Вопли Йовена казались эхом их мыслей.
Вы видели, видели! Он пытался меня убить!
Йовен пополз к министру боком, как краб, подтягиваясь на руках: он явно намеревался подобраться поближе и не ограничиться плевком. Кровь из раны на бедре размазывалась по камням; туман превращал ее в черную краску. Йовен смеялся: никто прежде не слышал смеха Чары.
Он думает, ему все позволено, баклану, захапает все что хочет! Не исполнить уговор со мной!.. Он думает, ему можно убивать честного ремесленника прямо на улице!