[3]
Как и в настоящем музее, я в роли организатора такой публикации и ведущего кураторской экскурсии предваряю вступление в каждый зал разной продолжительности преамбулой. Например, для того чтобы понять, насколько обоснованно наше обращение к теме ниндзя в контексте российско-японского шпионского противостояния, придется довольно подробно поговорить о том, кто такие ниндзя, кого мы имеем право так называть и были ли эти люди действительно связаны с Россией.
В случае с залом «Штабс-капитан Рыбников» нет необходимости рассказывать о причинах, ходе и последствиях Русско-японской войны, но стоит сказать несколько слов о довольно сильно мифологизированной истории того же шпионского противостояния в тот период.
Вступление в зал «Монах», названный так по одному из оперативных псевдонимов его героя Василия Сергеевича Ощепкова, предваряется краткой биографией разведчика, а если кто-то захочет узнать о нем больше и подробнее, я отсылаю любознательных к уже упоминавшейся биографии серии «ЖЗЛ».
Зал «Мартэн», посвященный Роману Киму, построен по тому же принципу, и о его герое тоже можно узнать массу интереснейших подробностей из биографии, изданной в «ЖЗЛ».
Что касается биографии героя зала «Рамзай», то я рекомендую обращаться не только к своей книге, также вышедшей в серии «ЖЗЛ», но и ее важному дополнению 2021 года издания под названием «Другой Зорге. История Исии Ханако», написанному в соавторстве с Анной Борисовной Делоне.
В каждом из этих залов не только представлено далеко не все, что собрано или, может быть, собрано хотя бы в нашей стране на соответствующую тему (зал «Рамзай» в этом смысле вообще стоит особняком). Важно, что экспозиция каждого не завершена и окончательно не сформирована в принципе. Она является лишь поводом для того, чтобы кто-то заинтересовался ею, ее героями и дальше уже самостоятельно получил шанс ощутить радость первооткрывателя, счастье коллекционера, удовлетворение экскурсовода и терзания исследователя, думающего о том, кто продолжит его дело. С точки зрения автора этого собрания, смысл существования музея в значительной мере заключается не только в демонстрации редкостей, но и в том, чтобы однажды очередной посетитель ткнул пальцем в экспонат и сказал: «О! Я знаю об этом больше!» Мне кажется, что особенно справедливо это в отношении тех музеев, где среди главных реликвий числятся не только вещи, но и бумаги дела, записки, письма, воспоминания, забытые книги. Их много, но они невзрачны. Старый выцветший текст бывает нелегко прочесть, но сделать это необходимо: так раскрывается история. И если нет у нас возможности почувствовать терпкий запах подлинных архивных дел, то книги это то, что сохраняет аромат старой бумаги, чернил, лекарственных трав, ядов, а порой и пороха. Именно поэтому впереди вас ждет множество цитат, обилие курсива это курсив не автора, это курсив истории.
Конечно, эта экскурсия, этот музей были бы совершенно невозможны без труда и помощи их создателю со стороны большого количества людей. Помимо упомянутых, это прежде всего мой бессменный личный редактор Мария Береснева и главные и единственные профессиональные ниндзюцуведы нашей страны Алексей Горбылев и Федор Кубасов. А также: Георгий Брылевский, Александр Будзинский, Анна Делоне, Руслан Демидов, Ёсида Синго
[4]
И добро пожаловать музей открыт!
Часть 1
Ниндзя против русских
Словарная форма
Первый точно известный нам случай, когда ниндзя столкнулись с представителями нашей страны, по счастью, являлся примером не вооруженного противостояния, а напротив: гуманитарного, филологического обмена. Правда, случилось это в характерной для XIX века приключенческой манере, а потому поверить в некоторые нюансы этой истории может оказаться непросто.
В конце славной эры Токугава, на излете эпохи добровольной самоизоляции Японии, а если точно, то в 1855 году, случилось так, что бывший бродячий самурай по имени Татибана Косаи познакомился с русским переводчиком и дипломатом Иосифом Антоновичем Гошкевичем. Оба они были людьми незаурядными, необычными, но при этом совершенно непохожими друг на друга ни по происхождению, ни по складу характера, ни по деталям биографии. Каждый из них пришел к судьбоносной встрече с другим своим затейливым путем.
Татибана Косаи родился в 1820 году в семье низкорангового самурая княжества Какэгава (это территория современной префектуры Сидзуока, недалеко от самого подножия горы Фудзи) и при рождении получил имя Кумэдзо. Позже сам он называл себя Масуда Косаи, но смена имени и фамилии для японцев тех времен обычное дело. Их разрешалось менять по самым разным поводам конечно, при вступлении в брак или при усыновлении, но еще и при смене профессии, места жительства, а учитывая отсутствие хоть какого-то централизованного учета едва ли не по простому желанию владельца. Знакомых бывшего Кумэдзо это волновало мало. Окружающих куда больше беспокоили увлечения странного юноши, на взгляд нормальных японцев той поры и того окружения, безусловно, необычные. Позже японские исследователи писали, что «был он широкой души, любил военное дело и разбирался в артиллерии. Косаи учился в голландской школе (то есть изучал европейские науки, обрывочные сведения из которых в те времена доносили до Японии голландцы. А. К.)и выступал против политики изгнания иностранцев»
1
Последнее выглядело не просто удивительно. Это было вызывающе и даже опасно антигосударственно. Следование наперекор популярной идеологии сонно дзёи «почитать императора, изгнать варваров» вкупе с порочной в глазах вышколенного самурайского сословия тягой к свободомыслию сделали из Татибана маргинала в родном княжестве. Покинув его, он фактически стал ронином самураем без хозяина и, следовательно, без гарантированного источника дохода. Такие отверженные нередко подавались в разбойники, связывались с мелким ворьем, занимались рэкетом, игорным бизнесом, создавая историческую базу для будущей японской мафии якудза. Косаи пошел как раз по последнему пути: он увлекся азартными играми сферой интересов преступных групп еще с феодальной эпохи и трижды попадал в тюрьму. Судя по тому, что он так же трижды выходил из нее, проступки были невелики, но опыт Косаи приобрел немалый. Общаясь и с представителями сил самурайского правопорядка, и с теми, кого они ловили, он получил шанс близко познакомиться с традиционными японскими методами розыска и задержания преступников. Вот только выглядели перспективы такого знакомства весьма печально, и, выйдя, наконец, на свободу в третий раз, Татибана ощутил себя не только человеком с чистой совестью, но и отчасти даже просветленным. Ничтоже сумняшеся он принял постриг и стал буддийским монахом. Увы, скоро выяснилось: просветление оказалось лишь краткой вспышкой, после которой бессмертная душа Татибана вновь погрузилась во мрак. Как ни удивительно, но косвенно этому «поспособствовал» встреченный японцем дипломат из России.
Иосиф Антонович Гошкевич когда-то хотел быть священником. Он родился в 1814 году в селе Стреличеве на территории современной Гомельской области Белоруссии и в 1835 году окончил Минскую духовную семинарию. Отучившись следом еще и в Петербургской духовной академии, в 1839 году Гошкевич был назначен в Русскую православную миссию в Китае. Снискав за почти десять лет службы в Поднебесной славу не только как миссионер, но и как талантливый дипломат и энтомолог (его коллекция китайских насекомых и бабочек до сих пор хранится в Зоологическом музее Российской академии наук), Гошкевич получил за труды праведные орден Святого Станислава 3-й степени и по возвращении в русскую столицу был назначен на службу в Министерство иностранных дел Российской империи. В 1852 году он отправился в Японию в роли востоковеда. Людей со знанием восточных языков, а уж тем более китайского, да еще с опытом жизни и непосредственного общения с восточной государственной системой отчаянно не хватало. В МИДе сочли, что Китай от Японии отличается мало кто тогда мог рассказать иное? и для миссии в последнюю Гошкевич подходит как нельзя лучше. Так бывший семинарист занял место драгомана официального переводчика с китайского языка и одновременно советника главы русской делегации адмирала Евфимия Васильевича Путятина.