Любишь казарку?
Я никогда их не ела.
Мой дядя не ходит на охоту. Он пашет землю. Это ведь хорошо?
Кажется, его это немного смутило.
На вкус это как цыпленок?
Он пожал плечами, потом добавил:
Никогда не ел цыпленка.
Мы оба расхохотались.
Ты живешь в Пуэнт-Блё?
И да и нет.
Он покачал головой, видно, прикидывая, как ему получше выразить мысль на моем языке.
В Пуэнт-Блё мы проводим лето. И продаем там шкуры в магазин Гудзонова залива. А мой дом там.
И он указал рукой на северо-восток.
Ты живешь в озере?
Я рассмеялась, и он нахмурился. Я испугалась, что обидела его.
Скверная шутка. Прости.
Эта натянутая струна, чувствовавшаяся за его робостью, волновала меня.
Наш дом, снова заговорил он, на том берегу Пекуаками.
Пекуаками. Я еще никогда не слышала, чтобы так называли озеро Сен-Жан. И сразу же полюбила это имя.
По ту сторону течет река Перибонка, а в верховьях озеро с тем же именем. Там непроходимые перевалы, Опасные перевалы, Пасс-Данжерёз. Вот там мой дом.
Томас хоть и запинался, но пробудил в моем воображении целый неведомый мир. И образ этой неудержимо струящейся посреди густого леса реки заворожил меня.
Вечером, за ужином, я спросила дядю, что находится на том берегу озера Сен-Жан.
Ничего. Нету там ничего. Только леса и мухи.
А речку Перибонку знаешь?
Никогда ее не видел. Но говорят, это река большая. Там, в ее верховьях, живут колонисты. Это далеко в тех землях.
А Опасные перевалы? Про них ты что-нибудь слышал?
Дядя мгновенье поразмыслил, поглаживая седую бороду.
Нет. Никогда о таком не слыхал.
Когда я легла спать в тот вечер, моя голова была полна картин леса, уходящего вершинами в бесконечность, выше гор, и мне казалось, что до меня доносится рокот грозных водопадов.
* * *
На следующий день Томас причалил к берегу и привязал лодку. Неся в правой руке птицу, он поднялся на холм медленной и уверенной походкой. Он никогда не спешил
Бери, нишк. Ты попробуешь и скажешь, нравится тебе это или нет.
Я вся загордилась. Мне еще никогда не преподносили подарков.
Спасибо, Томас. Это и вправду любезно с твоей стороны. Тебе не стоило.
Он улыбнулся.
Нишк в этом году запаздывает. Зима выдалась долгая.
Я рассматривала его черты, овальное лицо с высокими скулами, глаза как две параллельные щелочки, придававшие взгляду напряженность. Пухлая нижняя губа делала рот особенно чувственным. Ростом он был выше меня. Широкие и крепкие плечи. Очень густые черные волосы, кожа гладкая и матовая.
Ну а ты-то? Ты охотилась?
Нет. Не знаю, смогла бы я убить животное.
А мясо любишь?
Конечно. Знаю. Это глупо получается.
Я никогда не убиваю ради удовольствия. Всегда чтобы есть.
Он взял в руки казарку и пригладил взъерошенные перья.
Нишк дает жизнь. Надо брать только то, в чем нуждаемся.
В этой мудрости, высказанной такими простыми словами, проявились доброта и великодушие Томаса.
Когда я вернулась, притащив громадную казарку, тетенька вытаращила глаза.
Что это у тебя, Анда?
Курица.
Где ты это взяла, девочка моя?
Поймала прямо в полете, руками схватила. Вот так.
И я сделала вид, будто подпрыгиваю, воздев руки к небесам. Тетя бросила на меня строгий взгляд.
Мне ее дали.
Тут она грозно подбоченилась.
Мне дал один индеец. Он тут пару раз проплывал на лодке мимо пастбища, возвращаясь с охоты.
Какой-то индеец дал тебе эту казарку?!
Она повысила голос.
Ну да. Тетенька, он такой милый. И у него таких полным-полно. А нам это разнообразит еду вместо сухарей.
Она взяла птицу, понесла на кухню и сразу же принялась ощипывать перья.
Ты права, Анда. Твой дядя будет доволен. Казарка это вкусно.
Мяса нам часто не хватало, особенно летом, когда его надо было засаливать в бочках для сохранности. Поэтому подарок Томаса пришелся как нельзя кстати. От него в нашей продымленной хижине сразу запахло праздником. Ни тетя, ни дядя больше не спросили меня о нем.
Все последующие дни Томас каждый вечер приходил на пастбище. Чаще всего приплывал на лодке, но иногда и пешком, если того требовали обстоятельства. Он рассказывал мне о своем крае, а я ему о жизни в деревне и о школе, в которую он никогда не ходил. Он пытался учить меня словам своего языка, но я оказалась плохой ученицей, и его это очень смешило.
Его французский был ненамного лучше моего инну, однако он терпеливо объяснял мне мир, в котором жил. О переходе всей семьи к индейским землям на Перибонке, о зимнем лагере прямо в лесу, об установке силков и поездках на охоту на карибу на большую равнину Севера. Рассказывал про работу, необходимую для заготовки и хранения мяса и шкур животных. А еще о том, как все собирались вокруг костра и старики рассказывали легенды, которые развлекали и поучали молодых. Наконец, о том, как весной, когда таяли льды, они спускались к озеру и встречались с теми, кто, как и они, долгие месяцы прожил в лесах.
Большинство жителей Сен-Прима относились к индейцам как к низшим. Однако рассказы Томаса раскрывали мне жизнь с совсем иным отношением к земле, жизнь с широко открытыми горизонтами, и чем больше он говорил, тем сильнее я жаждала свежего воздуха.
Я хотела бы увидеть речку Перибонку и ее горы, Томас.
И ты бы не испугалась?
Возможно, немного. Но в то же время
Я бы хотел, чтобы ты пришла, Альманда, на лодке, сказал он, указывая вперед, в мой дом.
Я всмотрелась в глаза человека, который просил меня пойти за ним на край света, и увидела в них речку, длинное озеро, а посреди всего этого себя и его, молодого парня с широкими плечами и доверчивым взглядом.
Пуэнт-Блё
Альманда, ты сошла с ума?
Моя тетя была женщиной скромной и работящей. Я еще никогда не слышала, чтобы он так повышала голос.
Не можешь ты выйти за индейца. Знаешь, какие они, индейцы? Надрываются там в лесу. А ты к такому не привыкла. Сплошное безрассудство, девочка моя.
Что верно, то верно: надо было иметь капельку безрассудства, чтобы уйти жить в леса с почти незнакомым человеком хуже того, с дикарем.
Я привыкну, а своему языку они меня научат. Да и посудите сами, тетенька. У нас тут тоже жизнь-то не сахарная. Вот уж две недели как мяса нет и приходится есть только гречневые лепешки. И потом, сами знаете, у меня совсем нет никакого приданого, которое можно предложить жениху, так что меня здесь ждет?
Нет сомнений тетя боялась за меня, но меня уже ничто не могло заставить отказаться от своих намерений, и она быстро это поняла.
На следующей неделе дядюшка запряг лошадь в двуколку без верха, и мы втроем отправились в Пуэнт-Блё. Но сначала он хотел проехать через Роберваль, чтобы купить там косилку. Дорога была живописной, и лошадка весело трусила вниз с холмов. Над озером встало солнце, теплый ветер ласкал мои щеки, и сердце билось все чаще по мере того, как мы удалялись от фермы.
Роберваль был маленьким захолустным местечком, но церковь с высоким жестяным шпилем, сиявшим в голубом небе, выглядела очень выразительно. На главной улице, вдоль деревянных тротуаров, выстроился ряд богатых домиков с выкрашенными красивыми оградками. Женщины в длинных платьях, сшитых из дорогих тканей, защищали кожу от прямых лучей солнца под зонтиками пастельных тонов. На мужчинах были темные костюмы и элегантные фетровые шляпы.
И тебе бы надо такую примерить, дяденька.
Тетя залилась смехом. Дядя поглубже нахлобучил свою соломенную шляпу, пробурчав что-то в ответ, чего ни она, ни я не расслышали.
Магазин сельскохозяйственных товаров оказался большим зданием, в котором царила оживленная суета. Во дворе стояли аккуратно выставленные косилки и всевозможные земледельческие орудия любого размера. Дядя вылез из двуколки и сразу пошел в главное здание. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с человеком в котелке, что, по мне, выглядело довольно странно для того, чьими клиентами были фермеры. Торговец помог ему выбрать то, что ему нужно, и аккуратно уложить приобретенный инструмент в заднюю часть нашей повозки.