Певец из Элевсина, отец.
Спой еще раз.
Эригона повторила пеан.
Икарий вслушивался в глубокомысленные слова песни и вполголоса сам себе пояснял:
Да, да, это правда. Зевс един для всех народов. Мы зовем его Зевсом, другие иначе, как кто умеет. Да, предвечным богом был Уран, бог безудержного оплодотворения; утратил он свою силу, с тех пор как землю заселили его потомки. Да, вторым богом был Кронос, бог блаженного животного существования, лишенного цели; он уступил место Зевсу, который подарил нам разум, справедливость и закон. Да, деточка, все это правда
Он окропил землю несколькими каплями и сказал:
Зевсу Олимпийскому!
Эригона последовала его примеру.
После возлияния оба отпили вина из своих кубков и сразу почувствовали, что это какой-то новый напиток, не похожий ни на один из им известных. В нем была и сладость, и свежесть, и крепость, и аромат ласковой летней ночи при этом оба испытывали какую-то удивительную расслабленность.
Пригубили еще. Первое удивление прошло, уступив место привыканию. От новых впечатлений мысли возвратились к пеану элевсинского певца. Икарий понимал его по-своему; для его дочери в этом было много нового, раньше она не знала о трех поколениях богов. Внимательно вслушивалась она в слова отца, иногда прерывая его каким-нибудь замечанием или вопросом. Да, это был совсем не такой разговор, как раньше, когда он кратким словом поручал ей нарвать клематиса для коз, после чего снова погружался в свои мрачные думы.
«Как же мало знала я своего отца», подумала Эригона.
В скором времени Икарий осушил свой кубок до дна. Подвинул его дочери, и та наполнила его второй раз. Снова пролил несколько капель:
В честь героев и умерших душ! Потом, обращаясь к Эригоне, добавил: В память о твоей матери, которую ты, бедная, совсем не знала.
И он пригубил вино.
А какой она была, моя мать? спросила Эригона, и ей показалось удивительным, что она впервые в жизни задала этот вопрос.
Икарий отпил еще, потом посмотрел на дочку: глаза ее блестели, кровь румянцем играла на смуглых щеках. Да, и та была такой, когда он впервые увидел ее пляшущей в свите Артемиды среди птелейских девушек. Начал рассказывать, как это было, как она стала его женой, как счастливо они жили до горестного дня, когда та самая Артемида невидимой своей стрелой погасила свет ее очей. Сколько любви, сколько нежности и ласки таилось в душе этого человека а она ничего о том не знала!
Опустел и второй кубок. Эригона налила отцу третий.
В честь Зевса Спасителя! произнес он, возлияв несколько капель. «Слушай, Зевс!..» повторил он задумчиво. А скажи мне, дочка, много ты знаешь таких песен?
Эригона сразу повеселела.
Из божественных знаю еще песнь о Палладе: Да славится дочь Громовержца, которую царь Пандион велел исполнять на празднике Панафиней; потом Деметра, царица непорочных мистерий, услышь меня Потом еще Артемида, свет ночи А еще о Дионисе.
О Дионисе? А кто ж тебя мог ей научить, если он никому еще до сих пор не объявлялся, кроме нас двоих?
Сама сложила.
Икарий посмотрел на дочку с любовью и восторгом.
А еще какие знаешь?
Плясовые: Выйди-выйди, ясно солнышко Быть бы мне лирой, звучной, узорной и Где ж вы фиалки, где розы мои?..
А любовные знаешь? спросил он с улыбкой.
Знаю и любовные, усмехнулась она, но петь их не буду.
Он заглянул в свой кубок оставалось лишь несколько глотков. Жаль было заканчивать питье. Казалось, только теперь почувствовал он весь вкус вина. Но приказание бога было непреклонным.
Ну так они мне и не нужны, любовные, сказал он весело. На закуску спой мне благодарственную в честь Диониса, которую сама сложила.
Спою только один куплет, сказала Эригона, ласково глядя на отца, он только что пришел мне в голову.
Она встала и запела:
Икарий встал, обнял дочку и нежно-нежно поцеловал. Оба почувствовали, что этот поцелуй стал им наградой за годы отчужденности и одиночества, что только теперь стали они воистину отцом и дочерью.
Спи сладко, доченька, сказал он, пожелав ей доброй ночи. А завтра О! Завтра начнется новая жизнь.
V
Однако сам Икарий спал беспокойно. Мысли о дочери гнали сон от его век. Другие девушки ее возраста плясали в хороводах в честь праздника Артемиды; там на них смотрели молодые люди, выбирая себе невест. Ее же красота расцветала в одиночестве, и так, в удаленном хуторе, ей и предстояло отцвести.
Такое положение нужно изменить; пусть и она общается со своими ровесницами из Марафона, Птелея, других городов Четырехградия. Но что станется с хозяйством? Придется нанять работника из Марафона или еще лучше купить рабыню. Нанять, купить Да, конечно, но для этого нужны деньги, а где их взять? Поведай, Дионис!
Да Но ведь не для того объявился ему Дионис, чтобы он, Икарий, держал его дар в тайне. Он пойдет по Аттике как его посол, как некогда ходил Триптолем с посольством Деметры. Учить он будет, разумеется, бесплатно, но свое вино, свое добро он может продать, в этом не будет греха. А у него, как-никак, есть еще две непочатые бочки, да и третья почти полна.
На следующий день, едва зарумянилась заря, встретила его на пороге другая заря Эригона.
Здравствуй и сразу прощай, дочка, сказал ей Икарий.
Пойду к людям с вестью о боге, благодетеле нашем.
Как? Уже сейчас?
Да, дочка. Там указывает мне бог. Принеси два козьих меха, перельем в них то, что осталось в открытой вчера бочке, погрузим их на осла и в путь!
Эригона скрепя сердце выполнила распоряжение отца; ей не хотелось отпускать его одного.
Отец! Сердце мне вещует что-то недоброе. Вспомни: ведь Триптолем едва не погиб от руки скифского царя, которому принес свой дар!
Так то скифы, дочка, а ведь и там не оставила его Деметра. Я же иду к эллинам, своим землякам; чего мне бояться?
Однако и Мера разделяла беспокойство своей хозяйки. С недовольным выражением на морде следила она за сборами, и ее укоризненный взгляд как бы говорил Эригоне: как же ты решилась его отпустить? Когда же Икарий, попрощавшись с дочерью, погнал осла вдоль Эразина, собака снова вопросительно посмотрела на хозяйку. Эригона кивнула утвердительно и Мера, с жалобным поскуливанием, побежала вдогонку за своим хозяином.
«Беги, беги, моя дорогая, будешь ему помощницей, подумала Эригона. О, Дионис, Дионис! Только вчера узнала я, какое золотое сердце у моего отца и сразу разлука! Что ж, придется работать за троих, она усмехнулась: За него, за себя и за Меру. Теперь, мои козочки, я уж вам никак не позволю щипать побеги нашей виноградной лозы».
VI
Икарий быстрым шагом шел вдоль долины Эразина, в эту пору года щедро залитой водой. Заметив, что Мера следует за ним, попытался ее отогнать, но убедившись, что его угрозы и даже пинки напрасны, махнул рукой.
Эразин в той местности долгое время течет между двумя рядами холмов к северо-востоку; потом, достигнув равнины, резко поворачивает на юго-восток, образуя Марафонское болото, то зловещее болото, в котором спустя много веков сгинет персидское войско. Оттуда видна уже голубая бездна моря, и все чаще встречаются тут знаменитые заросли камыша, так называемого флеоса, из которого рыбаки плетут свои неводы.
Дошедши до излучины реки, Икарий остановился. Может быть, направиться в Марафон? Таким было его первоначальное намерение, но под наплывом вчерашних воспоминаний он решил дар свой прежде всего преподнести родному городу его жены Птелею, где не был ни разу после ее смерти. Покинув долину Эразина, он двинулся на северо-восток.
Вскоре дошел он до пригорка с вязовой рощей, которая дала имя городу: Птелей значит Вязовник. Помнил он эту рощу прекрасно именно там он впервые увидел свою будущую жену в хороводе Артемиды. Роща осталась такой же; но Что это? Или ему послышалось? И хоровод тот самый: звуки флейты, девичий смех, песни. Он оставил осла под охраной Меры и потихоньку, прячась за уступами холма, подкрался к роще.