Робин утверждает, что у неё бардак, но в этом заявлении есть доля кокетства. Она любит свой дом просто сомневается, что другие способны такую любовь понять.
Марк объявляет огромную фарфоровую кружку с покрытым глазурью оленем своей и пьёт из неё холодный сладкий чай. Литрами.
Он понятия не имеет, каким образом Робин оказывается в его съемной крошечной квартирке на севере. Но, зайдя внутрь, она ведёт себя по-кошачьи. Сначала скромничает, боится лишний раз тронуть вешалку для одежды или обувницу, а потом, внезапно осмелев, разваливается на кровати.
С этого момента секретов и тайников от неё быть не может она суёт нос в каждый угол, разглядывает Маркову коллекцию крошечных лягушек на рабочем столе, находит в шкафу смешной жёлтый пиджак и требует:
Померяй!
Марк отказывается, но, конечно, уступает напору Робин, надевает пиджак прямо на голое тело. Робин хохочет и шлёпает его по заднице, но вдруг замирает, заглядывает в глаза, трётся носом о подбородок. Шепчет:
Тебе идёт.
Так и буду ходить, в зелёной шляпе и красном пиджаке.
Почему красном?
Марк не поясняет, заменяя ответ поцелуем. Он не понимает, как выдирать из себя Робин, пустившую корни где-то в его внутренностях.
Что тебя там ждёт? бормочет Робин, пряча лицо в отвороте дурацкого пиджака. Зачем тебе?..
Родители. Дом.
Он знает, что звучит жалко. Он не хочет принимать того решения, которое ждёт от него Робин. Может. Но понимает, что будет жалеть о нём. Он любит Лондон, он здесь уже почти свой. Но «почти» это уже не изменится. Как бы великолепно он ни владел английским, носители языка всё равно улавливают жестковатые нотки в акценте. И как бы безупречно он себя ни вёл, ему непременно ткнут в то, что он другой.
Он хочет домой.
И не представляет себе, как оставит Робин.
Дурак ты, Марк.
Он согласен дурак. Он купил билет на самолёт. И понемногу прощается с местными друзьями-приятелями.
У Робин руки никогда не пахнут кремом или духами, только типографской краской она любит листать газеты, свежие, прокатанные станком. Говорит, что не верит Интернету, утверждает, что это убийство настоящей журналистики. А если кто не согласен так она готова заключить пари лет, скажем, на десять.
Марк на пари не соглашается, вместо этого целует её руки и ведёт гулять в Ридженс-парк. В ту самую секретную беседку. Чёрт знает, почему про неё забыли, но она выглядит так, словно садовник не подходил к ней многие годы. Плетистые розы одичали, газон потерял всякий стыд и растёт как сорная трава.
С собой у Марка бутылка вина, холодная курица и виноград. И бокалы, конечно, он же не варвар пить испанское розовое из горла. Робин молчалива и задумчива.
Ты можешь приехать на Рождество, тихо произносит она, ставя бокал на трухлявую скамейку. Увидишь поместье. Расскажешь мне про привидения.
Расскажу. И покажу, легко соглашается Марк. А ещё могу слать тебе открытки в Фейсбуке каждое утро. И зарегистрируюсь в этом твоём Твиттере.
Под конец его ответа Робин уже возмущённо шипит, а Марк вдруг замолкает, привлекает её к себе, целует в беззащитный висок и шепчет:
Прости меня. Хочешь, сыграем в эту игру на равных? он отодвигается и предлагает, без шуток, совершенно искренне: Поехали со мной.
Робин злится в общем-то, он и рассчитывал на такую реакцию. На равных ей не хочется, ей неприятно, и Марк её не винит, но подчёркивает:
Я серьёзно.
У Робин кривятся губы, в глазах мелькает что-то такое ломкое, болезненное. И она предпочитает поцелуй ответу.
Работа заканчивается. Редакция закатывает огромную вечеринку по случаю расставания, и Марка пытаются споить скотчем. Он обычно не позволяет таких экспериментов над собой, а тут расслабляется да и надо же на прощание повеселить коллег.
Веселье в том, что напоить Марка пока удалось только одному человеку, и то при помощи подлых приёмов. Алкоголь слегка поднимает настроение, окрашивает паб, в котором они устроились, в более мягкие сливочные тона, но не бьёт ни по мозгам, ни по ногам.
Я говорил, надо было водку брать! возмущается Тони, фотограф. Литра полтора!
Марк, расстегнув воротничок и закатав манжеты, покачивает скотч в стакане, наблюдая за плачевными попытками главного питока редакции добраться до туалета. Бедолагу качает как неопытного матроса в шторм. Всё потому, что масса тела это, конечно, важно, но правильный метаболизм важней.
Куда в тебя только влезает? возмущается Робин.
Она тоже здесь, слегка навеселе, но ей идёт в манерах появляется больше томности. Она добреет, расслабляется.
Тони пытается помочь ей прикурить, а Робин отбивается и вздыхает, что ещё неделя и всё, вот так в пабе не покуришь. Штрафовать начнут, как в Уэльсе. И вообще, отстой этот ваш двадцать первый век. Он забирает из жизни всё самое красивое, что в ней было. Письма, газеты, кофе с сигаретой на веранде
Она замолкает, не закончив списка, и Марк гладит её по плечу.
У него самолёт завтра вечером. И это уже не исправить.
Он ненавидит прощаться. Ни с людьми, ни с городами. Поэтому не идёт в какое-нибудь секретное место, а пьёт чай с молоком из картонного стаканчика на ступенях Собора святого Павла.
Не считая особых мест, это лучшее в городе. Главное, чтобы собор оставался за спиной, нависал всей своей громадой.
Вокруг людно, как всегда студенты, туристы. Киношники встречаются. Марк залипает, разглядывая влюблённую парочку. Совсем юные, им, может, лет по семнадцать. Мальчишка нарочито басит, а девочка натягивает платье на острые коленки. В них нет ничего особенного, но всё равно щемит в груди столько наивной настоящей нежности.
Марк улыбается, переводит взгляд и ещё минут десять наблюдает за тем, как бабушка терпеливо водит за ручку крепкого любопытного малыша в матросском костюмчике. Каждый шаг достижение. Малыш серьёзный, дует щёки.
Как-то внезапно представляется, что у него, Марка, тоже может быть ребёнок. И даже будет. Непременно.
У чая с молоком удивительно неприятный вкус в этот день. Не идёт, горчит.
Робин всё нет у неё интервью, и она за рулём. Опоздает часа на полтора. Марк не возражает, ему нравится ожидание больше, чем спешка. Он любит застывшее время.
Он будет скучать. Но сможет вернуться, и для этого не нужны никакие самолёты. Закрыть глаза и он снова окажется на ступенях старого собора, в этом мгновении. Будет пахнуть поздней весной, магнолиями, крепким чаем и сухой пылью.
Вы знали, что в Лондоне осадков в год выпадает меньше, чем в Москве? Вот и стереотипы про дождливый город на Туманном Альбионе.
Робин появляется внезапно, от неё оглушительно пахнет цитрусовыми духами, и вся она сплошные краски и акценты. Даже глаза накрасила в честь интервью Марк отмечает ровные тонкие стрелки.
Ты бы хоть куда-нибудь зашёл!
Не хотелось. Я люблю сидеть здесь. Кажется, что через мои глаза протекают все эти жизни. Не важно.
Марк вскакивает с места и бережно целует Робин. Это ещё не последний поцелуй, но близко к тому поэтому он горчит и ломит что-то в районе солнечного сплетения.
Робин тянет его обедать, потому что последний раз ела вчера, а сегодня весь день на кофеине. И вообще, ему тоже нельзя питаться святым духом. Особенно перед самолётом!
Отвезу тебя в аэропорт сама, объявляет она, морщась, пока Марк оплачивает счёт. Дурацкие такси, ещё опоздаешь!
Лондонское такси это не привычные Марку с детства бомбилы, которые дерут какие-то адские деньги за то, что делают пять кругов вокруг аэропорта. Лакированные чёрные кэбы полностью оправдывают бешеный ценник и довозят до места чётко, быстро, без лишних разговоров. В общем, у Робин нет никаких причин волноваться но Марку приятна её забота, и он, конечно, соглашается.