Что до пончиков, самые вкусные были в детстве, на Панораме Бородинской битвы, в конце Кутузовского, где в зелёной дощатой будочке стоял чудесный агрегат, который их на глазах публики выпекал. Тут же месилось вязкое желтовато-кремовое тесто, как-то сами собой из него формировались кругляши, крутились в шипящем и шкворчащем, пузырящемся масле, потом цеплялись на крючки и шли через блестящую хромированную печку, откуда выходили румяные, источающие роскошный аромат, промасленные, и соскальзывали с этого конвейера в лоток, где их через сито посыпали тонкой сахарной пудрой. Не сахарным песком, как начали делать кое-где в 90-е, а именно пудрой. Боже, как за этим процессом было интересно следить! Чудеса простой механики, совмещённые с чудесами кулинарии. Отродясь такого удовольствия от уличной еды больше не получал. Есть что-то и в фалафеле, и в шварме, которую у нас кличут то шаурмой, то шавермой (это в Питере, но у них там и пончики зовут пышками, и подъезд парадное, и тротуар поребрик, да и сами питерские но не будем о грустном), но пончики, настоящие, наши, классические высшее из высших наслаждений.
Их отпускали в кульках из плотной сероватой бумаги, которая тут же промасливалась, особенно если пончики были только что зажарены. Пакет был горячим и зимой грел руки. Только надо было их съедать поскорее, пока не остыли. Холодные тоже можно было есть, пока свежие, но горячие, да ещё зимой это уже было подлинное наслаждение. 84 копейки килограмм. 42 копейки полкило. 17 копеек четыре штуки. Именно этого хватало, чтобы наесться. Пятый пончик легко съедался только с голодухи. Граммов 400 можно было осилить уже исключительно дома, прочно сидя за столом и с чаем, естественно, без сахара. Сахара и в пудре хватало. Тесто там, что ли, было особенное? Или правильный вкус им масло давало, в котором они проворачивались? А то и само наблюдение за процессом их изготовления? Тот самый вкус детства
Они опять появились в 2000-х. По крайней мере, в павильончике на Профсоюзной, у метро. Потом пришёл к власти в городе Собянин, пригнали под Новый год бульдозеры, снесли тот павильончик. Да и все прочие снесли. И тот, где таджики вкусную самсу и лепёшки в тандыре пекли. И тот, где белорусы «молочкой» торговали. И любимый жены, где было всё для рукоделия: с нитками, пуговицами, молниями, бисером и разными хитрыми иголками и деталями для швейных машин. И много какие ещё. Полгода стояли руины, народ мимо ходил, мэра своего последними словами крыл, а потом на их месте высадили какие-то чахлые кустики и нарезали асфальтовых полянок, под стоянки. Не строить же нормальные? Их по всему городу из газонов накроили, вдогон к нескончаемой бордюрно-плиточной афере. Что до торговли, кто уцелел и смог, ушли в торговые центры, богатым буратинкам карманы набивать. Ну, а уж те начальству городскому. Оно, конечно, не сильно народу удобно, да и много дороже, да кто ж его, народ этот спрашивает Главное из города и населения этого города бабла побольше отжать, пока у власти. Оно ведь, население, тоже нефть. Какие уж тут пончики!
* * *
Пришлось как-то готовить ирландское рагу. Не довелось, а именно пришлось, поскольку тема родилась не от большого желания, а вынужденно. Причём не классическое, по кулинарным книгам и старинным рецептам, а согласно знаменитым «Троим в лодке, не считая собаки», по рекомендациям Джерома Клапки Джерома. То есть из всего съестного, что завалялось в доме. Правда, в книге в качестве собаки присутствовал фокстерьер Монморенси, который принёс в дар путешествовавшему по Темзе коллективу самолично пойманную им свежайшую водяную крысу, отвергнутую его хозяином, а живший у нас дома на момент изготовления описанного блюда, ненецкий оленегонный шпиц Дик участвовать в приготовлении обеда не пытался, но не в том суть. Где бы он, в конце концов, на Кутузовском проспекте, живя на седьмом этаже в отдельной трёхкомнатной квартире, дичь взял? Так что обошлось, увы, без свежатины. На тот момент в холодильнике перед приездом родителей из отпуска мало что оставалось, но кое-что ещё было. И вот из этого кое-чего
Главным в идее поэкспериментировать с изготовлением еды были остатки великолепного, без единой косточки или хрящика жаркого, в любимом чугунном казане папы, точнее подлива. Превосходная подлива, густая, с луком, на масле (папа масла к мясу никогда не жалел и его готовил отменно), тёмно-коричневого цвета, ароматная донельзя, но уже без единого кусочка собственно мяса. Казан был приготовлен перед отъездом, с расчётом на то, что его хватит не до самого приезда родителей, но как минимум надолго. Однако в гости приходили друзья и заезжал брат, который в тот период как раз разводился В общем, съели мясо. Но подливу-то выливать было жалко: вкусная очень была. А что с ней делать, не соображалось, хоть тресни. И вдруг Помнится, было воскресенье. Погода стояла хорошая, но настроения гулять особо не было, хотелось сидеть дома, читать. И вдруг возникла идея. Так часто бывает. Втемяшится что-то в голову, и понеслось. Есть захотелось. Но ревизия в овощной корзине, где лежала картошка, показала наличие там ровно трёх клубней. Плюс была в активе большая, хорошая, крепкая луковица.
Холодильник выдал, помимо указанного казана, приличный брусок сливочного масла, два средних помидора, три вялых, но съедобных морковки, небольшой кусочек старого сыра и одинокий баклажан, он же, как их называют в Одессе, синенький. А также томатный кетчуп. В хлебнице имелась слегка подсохшая горбушка белого хлеба за 28 копеек. На кухонной тумбе початая пластиковая бутыль подсолнечного масла, соль и чёрный перец. Этого было вполне достаточно для начала. Главное вдохновение. Готовить автор не умел ни тогда, ни сейчас. Зато вдохновения у него всегда было в избытке. Так что всё, что имелось в наличии и могло быть порезано, было порезано на мелкие, не больше трёх миллиметров грань, кубики или на тонкие кружочки, как та же морковка или помидоры. Резалось последовательно и шло на дно казана, где выкладывалось слоями, один над другим. Каждый слой солился, перчился, на него выкладывались тонкие пластинки сливочного масла, подливалось подсолнечное, а также зигзаг-другой кетчупа. И так до самого верха.
Затем заполненный казан (не очень большой, литра на четыре-пять) был закрыт крышкой и по примеру того, как папа готовил плов, жаркое, тушёные почки и прочие вкусные вещи, поставлен в духовку, разожжённую так, чтоб в ней горел САМЫЙ МАЛЫЙ огонь. После чего на некоторое время оставлен в покое. Ровно через полчаса казан, стоявший на решётке, был выдвинут, открыт и его содержимое было тщательно, но осторожно, чтоб ничего не выпало, перемешано. Жванецкий в своё время продемонстрировал публике, как это надо делать: снизу вверх, медленными, постепенными, плавными движениями. У него, правда, был салат с помидорами, у автора ему самому непонятная смесь, но принцип был тот же. И так каждые полчаса, всё то время, пока казан стоял на ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКОМ огне. Причём понятно, что каждый раз подливка снизу поднималась наверх, вместе с растаявшим сливочным маслом и всеми прочими соками и жирами, которые за это время успели стечь на дно казана. Ну и, понятно, в итоге они там все не пригорали.
Последний час автор ничего мешать не стал, дав образоваться наверху корочке приятного для глаз золотисто-коричневого цвета. После чего достал и поставил на плиту с чувством хорошо выполненного долга. Благо аромат из-под крышки шёл сумасшедший. Томилось, как-никак, в духовке всё, накрошенное в казан, часов пять. Причём не просто томилось, а с постоянным за ним надзором и опёкой. Что и дало очень правильный, хотя и непредсказуемый изначально результат. В сказках это называется ум отъесть. Причём смесь была преострейшая, но при этом невероятно гармоничная. Маленькие кусочки хлеба в ней превратились во что-то тихое и вроде бы насквозь пропитанное соусом, но гасящее пожар во рту. Сырные кубики в упругое и при этом вкусное, как жареный греческий сыр халуми (кто про него тогда в Москве слышал 1982-й был на дворе). В общем, теперь для автора именно таким ирландское рагу и должно быть, хотя с тех пор готовить его довелось лишь раза три. Не прошло и недели, встретился с будущей женой. С тех пор уже скоро сорок лет кормят, готовить самому редко приходится.