Я вздрогнул при этом предположении и посмотрел на Сент-Врейна.
С разрешения капитана, пойду посторожу конюшню, продолжал канадец и пошел к двери.
Не волнуйтесь, старина, если опасаетесь этого джентльмена. Он лошадь не украдет. Но вообще предложение разумное, идите посторожите лошадей. В Санта-Фе достаточно воров, чтобы украсть лошади целого полка. Лучше привяжите лошадь у двери.
Годе пожелал Санта-Фе и всем его обитателям переместиться в гораздо более жаркое место, чем Канада, открыл дверь и исчез.
Кто он, спросил я, этот человек, в котором как будто так много загадочного?
Ах, если бы вы знали. Я вам кое-что расскажу, но вскоре, не сегодня. Вам сейчас нельзя возбуждаться. Это знаменитый Сеген, охотник за скальпами.
Охотник за скальпами?
А, вы слышали о нем, несомненно; ну, в горах вы о нем обязательно услышите.
Слышал. Ужасный негодяй! Охотник на невинных
Темная тень показалась у стены тень человека. Я присмотрелся. Передо мной стоял Сеген!
Сент-Врейн увидев его, отвернулся и стоял, глядя в окно.
Я собирался продолжить тираду, превратив ее в развернутое обвинение, и приказать этому человеку убираться из моей комнаты, но что-то в его внешности заставило меня замолчать. Не знаю, слышал ли он мои слова, понял ли, кому предназначались оскорбительные эпитеты, но в его поведении ничего не говорило, что он слышал. Я видел только то же выражение, которое с самого начала привлекло мое внимание, выражение глубокой грусти.
Неужели этот человек тот жестокий и бессердечный негодяй, о котором я слышал, виновник стольких жестоких преступлений?
Сэр, сказал он, видя, что я молчу, я глубоко сожалею о том, что с вами случилось. Я стал невольной причиной ваших неприятностей. У вас тяжелая рана?
Нет, сухо ответил я; тон ответа как будто смутил его.
Рад это слышать, сказал он, после небольшой паузы. Я пришел поблагодарить вас за ваше великодушное вмешательство. Через десять минут я уезжаю из Санта-Фе. Желаю вам благополучия.
Он протянул руку. Я сказал «Прощайте», но не стал отвечать на рукопожатие. Вспомнил рассказы о жестокостях, связанные с этим человеком, и почувствовал отвращение к нему. Он продолжал держать руку протянутой, и на лице его появилось странное выражение, когда он увидел, что я колеблюсь.
Я не могу пожать вам руку, сказал я наконец.
Почему? спокойно спросил он.
Почему? Она в крови! Уходите, сэр, уходите!
Он печально взглянул на меня. В этом взгляде не было гнева. Спрятал руку под плащом, глубоко вздохнул, повернулся и медленно вышел из комнаты.
Сент-Врейн, который в конце этой сцены повернулся, пошел за ним к двери, выглянул и смотрел ему вслед. Со своего места я видел, как мексиканец пересек квадратный двор patio. Он плотно завернулся в плащ и шел в позе, выражающей глубокое уныние. Через мгновение он прошел через сагуан[34], вышел на улицу и исчез из вида.
Что-то в нем есть поистине загадочное. Скажите мне, Сент-Врейн
Тшшш! Посмотрите туда! прервал меня мой друг, показывая в открытую дверь.
Я посмотрел на лунный свет. Три человека шли вдоль стены к входу в patio. Их рост, поза и вкрадчивая неслышная походка убедили меня в том, что это индейцы. В следующее мгновение они исчезли в тени.
Кто они? спросил я.
Более опасные враги бедного Сегена, чем были бы вы, если бы знали его лучше. Жаль, если эти голодные коршуны одолеют его в темноте. Но нет: он достоин того, чтобы предупредить и помочь, если понадобится. И он это получит. Спокойней, Гарри, я скоро вернусь.
С этими словами Сент-Врейн меня оставил; мгновение спустя я увидел, как он выходит за ворота.
Я лежал, думая о происходящих вокруг меня странных происшествиях. И размышления мои были печальны. Я оскорбил человека, который не причинил мне вреда и которого мой друг явно уважает. На камнях снаружи прозвучали подкованные копыта; это подошел Годе с моей лошадью; затем я услышал, как он забивает в землю колышек.
Вскоре после того вернулся и Сент-Врейн.
Ну, спросил я, что с вами было?
Да ничего. Этот горностай никогда не спит. Он сел на лошадь раньше, чем они его догнали, и вскоре стал для них недосягаем.
Но не поедут ли они за ним верхом?
Маловероятно. Уверяю вас, у него поблизости есть товарищи. У Армихо а это он послал за ним индейцев нет людей, которые решились бы последовать за ним в горы. Когда он за пределами города, о нем можно не бояться.
Но, мой дорогой Сент-Врейн, расскажите мне, что вы знаете об этом удивительном человеке. Я вне себя от любопытства.
Не сегодня, Гарри, не сегодня. Не хочу, чтобы вы волновались; к тому же мне сейчас нужно уйти. До завтра! Спокойной ночи! Спокойной ночи!
С этими словами мой непоседливый друг предоставил меня Годе и ночи, полной размышлений.
Глава девятая
Остаюсь один
На третий день после фанданго было решено, что караван отправится в Чихуахуа.
Это день наступил, а я не мог отправиться с караваном. Мой врач, вымогатель мексиканец, заверил меня, что путешествие для меня равносильно смерти. У меня не было доказательств противного, пришлось ему поверить. Надо оставаться в Санта-Фе до возвращения торговцев.
Лежа в лихорадке в постели, я попрощался со своими спутниками. Расставались мы с сожалениям, но больше всего мне не хотелось прощаться с Сент-Врейном, чья беспечная дружба была для меня большим утешением в дни страданий. Он доказал свою дружбу и обещал присмотреть за моими фургонами и продать мои товары на рынке в Чихуахуа.
Не расстраивайтесь, приятель, сказал он мне при расставании. Убивайте время за шампанским «эль пасо». Мы очень быстро вернемся; и поверьте мне, я привезу вам груз мексиканских монет, который только мул сможет нести. Да благословит вас бог. Прощайте!
Я смог сесть в кровати и через открытое окно смотрел на белые крыши фургонов, когда караван углублялся в окружающие город холмы. Я слышал хлопанье кнутов и крики «во-ха» погонщиков; видел торговцев, едущих верхом следом за фургонами; и, ложась в постель, почувствовал одиночество и заброшенность.
Несколько дней я метался и раздражался, несмотря на успокоительное действие шампанского и грубоватое, но искренне внимание со стороны своего слуги-путешественника.
Наконец я встал, оделся и сел у своего ventana[35]. Мне отсюда хорошо видна площадь и прилегающие улицы, с рядами коричневых домов adobe[36] и пыльными промежутками между ними.
Час за часом я смотрел на то, что происходит за окном. Сцена для меня новая и довольно разнообразная. За складками пыльных rebozos[37] видны смуглые неприятные лица. Свирепые взгляды сверкают из-под широких сомбреро. Мимо моего окна проходят женщины в коротких юбках и в матерчатых туфельках; из соседних ранчо приходят, подгоняя ослов, «прирученные» индейцы пуэбло. Они привозят корзины с овощами и фруктами. Садятся на пыльной площади рядом с грудами колючих груш, пирамидами помидоров или перца чили. Женщины, беспечные мелочные торговки, смеются, поют и непрерывно болтают. Tortillera[38], склонившись к своим metate[39], растирают вареную кукурузу, лепят тонкие лепешки и бросают на раскаленные камни и при этом кричат: «Tortillas! Tortillas calientes![40]. Cocinera[41] мешает тушеное мясо с чили, набирает ярко-красную жидкость в деревянную ложку и предлагает покупателям: «Chile bueno! Exellente!». «Carbon! Carbon!», кричит разносчик угля. «Aqua! Aqua limpia!»[42] надрывается aquadore[43]. «Pan fino, pan blanco!»[44] это крик пекаря; кричат нестройными голосами продавцы atole, huevos, leche[45]. Таковы голоса мексиканской площади.
Вначале все это интересно. Потом становится скучным и наконец неприятным; в конечном счете я не выдерживаю и слушаю с нарастающим раздражением.