Это вы спрашивали о мистере Сент-Врейне? спросил он.
Да.
О Чарльзе Сент-Врейне?
Да, это его имя.
Это я
Я достал письмо с представлением и протянул джентльмену, который взглянул на него.
Мой дорогой друг, сказал он, сердечно пожимая мне руку, очень жаль, что меня здесь не было. Я сегодня утром приплыл вниз по реке. Как глупо, что Уолтон не написал Биллу Бенту! Давно вы здесь?
Три дня. Я приплыл десятого.
Клянусь богом, вы потеряли время! Идемте, я вас познакомлю. Это Билл Бент. Это Джерри
И в следующее мгновение я пожимал руки торговцам; я узнал, что мой новый друг Сент-Врейн из их числа.
Это первый звонок? спросил один из них, когда в галерее прозвучал громкий удар гонга.
Да, ответил Бент, взглянув на свои часы. Как раз время ликера. Пошли?
Бент направился в салун, мы все за ним.
Начиналась весна, и появились листки молодой мяты; по-видимому, этот ботанический факт был хорошо известен моим новым знакомым, потому что все они заказали «мятный сироп»[3]. Пока этот напиток готовили, пока мы его пили, второй удар гонга позвал всех на обед.
Пообедайте с нами, мистер Халлер, пригласил Бент. Мне жаль, что я не познакомился с вами раньше. Вам бы не было так одиноко.
Говоря это, он направился в зал ресторана в сопровождении товарищей и меня самого.
Не стоит описывать обед у «Планерса», со стейками из оленины, с языком бизона, с «цыплятами прерий» и деликатесным гарниром из лягушечьих лапок с юга Иллинойса. Нет, я не стану описывать этот обед, а вот то, что за ним последовало, боюсь, должен описать.
Мы сидели за столом, пока не остались одни. Скатерть убрали, и мы курили «регалии»[4] и пили мадеру по двенадцать долларов за бутылку! Мадеру заказал кто-то один, и не одну бутылку, а целые полдюжины. Это я помню хорошо; помню также, что, когда вынимал винную карточку или карандаш, все это у меня отнимали.
Помню, как слушал рассказы о приключениях среди павни, команчей и блекфутов; меня все это очень заинтересовало, и я с энтузиазмом думал о жизни в прериях. Потом кто-то спросил меня, не хочу ли я присоединиться к их поездке. После чего я произнес речь, в которой предложил сопровождать своих новых знакомых в их следующей экспедиции; затем Сент-Врейн сказал, что я как раз такой человек, который способен жить их жизнью; это мне чрезвычайно польстило. Кто-то запел под гитару испанскую песню; кто-то стал танцевать индейский военный танец; потом мы все встали и хором спели «Знамя, усыпанное звездами»[5], и после этого до следующего утра я уже ничего не помню. Проснулся я с сильной головной болью.
У меня не было времени, чтобы подумать о глупостях предыдущего вечера: распахнулась дверь, вошли Сент-Врейн и с полдюжины моих вчерашних собутыльников. За ними шел официант, который нес несколько больших стаканов с жидкостью светло-янтарного цвета и льдом.
«Мятный сироп», мистер Халлер, сказал один из вошедших, для вас сейчас это лучшее лекарство. Выпейте, мой мальчик. Быстрей, чем прыжок белки, придете в себя.
Я послушался и выпил освежающий напиток.
Теперь, мой дорогой друг, сказал Сент-Врейн, вы почувствуете себя на сто процентов лучше. Но скажите, вы серьезно говорили, что хотите отправиться с нами? Мы отправляемся через неделю. Мне было бы жаль расстаться с вами так скоро.
Я говорил совершенно серьезно. Я поеду с вами, если вы скажете, как мне нужно подготовиться.
Нет ничего проще. Купите лошадь.
У меня есть лошадь.
Тогда немного прочной одежды, ружье, пара пистолетов
Стойте, стойте! Все это у меня есть. Я говорил не об этом. Вы, джентльмены, везете товары в Санта-Фе. Вы удваиваете и утраиваете деньги за них. У меня здесь в банке десять тысяч долларов. Что помешает мне соединить прибыль с удовольствием и вложить свои деньги в товары, как это делаете вы?
Ничего, ничего! Отличная мысль, сказали несколько из них.
Ну, тогда, если вы будете так добры и подскажете, какие товары я должен купить для рынка в Санта-Фе, я оплачу стоимость вин за ужином; думаю, не такая уж малая сумма получится.
Люди прерий громко рассмеялись и заявили, что отправятся вместе со мной закупать товары; и после завтрака мы пошли все вместе.
Еще до ужина я вложил почти свои средства в печатный ситец, ножи с длинными лезвиями и бинокли; осталось лишь немного денег, чтобы купить фургон и нанять погонщиков в Индепенденсе, откуда мы выступим на «равнины».
Несколько дней спустя со своими новыми спутниками я плыл на пароходе вверх по Миссури по пути в бездорожные прерии Дальнего Запада.
Глава третья
Лихорадка прерий[6]
После недели, проведенной в Индепенденсе и занятой покупкой мулов и фургонов, мы выступили на равнины. В нашем «караване» было около ста фургонов и почти вдвое больше погонщиков и слуг. Мои товары поместились в два просторных фургона, и, чтобы управляться с ними, я нанял двух долговязых длинноволосых уроженцев штата Миссури. Нанял я еще канадского путешественника по имени Годé на роль одновременно товарища и слуги.
Куда делись лощеные джентльмены из «Отеля Плантерс»? Можно было бы подумать, что они остались позади; здесь только люди в охотничьей одежде и фетровых шляпах. Да, но под этими шляпами мы узнаем те же лица, а под грубой одеждой тех же жизнерадостных и общительных друзей. Черные шелковые костюмы и бриллианты исчезли, потому что сейчас торговцы переоделись в одежду для прерий. Я попытаюсь дать вам представление о том, как выглядят мои товарищи, описав себя самого, потому что я одет точно так же, как остальные.
На мне охотничья куртка из оленьей кожи. Из всего, о чем я могу подумать, эта куртка больше всего напоминает древнюю тунику. Она светло-желтая, прекрасно сшитая и украшенная вышитыми узорами; а капюшон у куртки есть и капюшон оторочен полосками той же кожи. Рубашка имеет такие же украшения, полосок много и они висят низко. Ноги от бедер защищены лосинами из алой ткани, под ними крепкие джинсовые панталоны, тяжелые сапоги и большие медные шпоры. Цветная рубашка из хлопка, синий шейный платок и широкополая гуаякильская шляпа завершают мой повседневный костюм. За мной на седле можно увидеть ярко-красный предмет, свернутый в форме цилиндра. Это макино[7], моя любимая принадлежность, потому что ночью это моя постель, а в других случаях плащ. Посредине макино небольшой разрез, через который я продеваю голову в холод или дождь; я укрыт до самых ног.
Как я сказал, мои товарищи по путешествию одеты так же. Может быть различие в цвете одеяла или леггинсов, рубашка может быть из другого материала; но то, что я описал, можно назвать «характерным костюмом».
У всех примерно одинаковое вооружение и снаряжение. Что касается меня самого, то могу сказать, что я «вооружен до зубов». В кобурах у меня два больших револьвера «кольт», на шесть патронов каждый. На поясе еще пара пистолетов поменьше, каждый на пять выстрелов. Вдобавок у меня легкое ружье; всего, таким образом, получается двадцать три патрона, и я научился выстреливать их такое же количество за несколько секунд. А если все это подведет, у меня на поясе длинный сверкающий охотничий нож. Он служит мне на охоте и за обедом короче говоря, нож для всех надобностей. В качестве снаряжения у меня сумка и фляжка, обе висят под правой рукой. Есть также фляжка из тыквы и рюкзак с продовольствием. То же самое есть у всех моих спутников.
А вот верховые животные у нас разные. Некоторые едут на оседланных мулах, другие на мустангах, а некоторые взяли с собой своих любимых американских лошадей. Я как раз из их числа. Я сижу верхом на темно-коричневом жеребце с черными ногами и мордой, как высохший папоротник. Это наполовину арабская лошадь, и у нее прекрасные пропорции. Моего жеребца зовут Моро, эту испанскую кличку дал ему плантатор из Луизианы, у которого я его купил; что значит эта кличка, так и не знаю. Я принял эту кличку, и он на нее отзывается. Моро силен, быстр и красив. Многие спутники высоко оценили его достоинства и предлагали хорошую цену, но меня она не искушала, потому что Моро хорошо служил мне. Мой пес Альп, сенбернар по породе, которого я купил у швейцарского эмигранта в Сент-Луисе, тоже служит мне, и я к нему привязался.