Правила игры я знал.
Порфирий довольно захихикал.
Это устроено специально, сказал он. Вдруг ты хочешь меня убить? Если я увижу, что ты пришел с мечом или кинжалом, я не опущу мост. Так и знай.
Придуриваясь, Порфирий внимательно слушает, что говорят в ответ. Марциал выразился так: «Тот, кто про это забыл, позабудет и все остальное, в эоны Аида спускаясь». Верно подмечено.
Ты наше счастье, отец, сказал я прочувствованно. Наш защитник и опора. Если какой-то безумец направит на тебя меч, пусть примет его моя грудь.
Не то чтобы я действительно имел это в виду, но нужно ведь учитывать других визитеров. Градус народной любви должен быть не ниже, чем у прочих жополизов, иначе цезарь что-то заподозрит. Опытные придворные называют это «поправкой на вечер», имея в виду сумерки нашей республики.
Ты готов отдать за меня жизнь? недоверчиво спросил Порфирий.
Да! пылко отозвался я. Но не ради тебя. Ради всех римлян, живущих под твоей мудрой опекой.
Гм
Видимо, ответ устроил Порфирия своей нелицеприятной честностью. Заскрипела цепь, и мостик опустился.
Порфирий ждал в таблиниуме. Он сидел в одном из гостевых кресел у стены. На нем была пурпурная тога из шелка (наверно, уже не тога, а балахон, ибо римскую одежду делают из шерсти). Его лошадиное лицо выглядело благодушным насколько это вообще возможно при такой анатомии.
Когда император сидит в гостевом кресле, вспомнил я, он не желает, чтобы ему оказывали формальные почести. Я ограничился тем, что склонил голову.
Кроме императора в кабинете было еще два гостя.
В главном отцовском кресле кабинета сидел один из свежих антиноев значительно моложе и свежее того, что выходил меня встречать. На его заляпанной едой и вином тунике был номер XL. Сороковой.
Или это размер?
Какая-то, впрочем, недостойная римлянина мысль.
Антиной XL держал на коленях перевернутый шлем секутора, а в руке у него был рудис раскрашенный деревянный меч.
Деревянный гладиус есть важнейший римский символ. Такой посылают гладиаторам, завоевавшим свободу. Принцепс всегда имеет в цирковой ложе несколько, и Антиной, наверное, взял один поиграть.
Меч ему не к лицу. Если его самого вдруг отпустят на свободу, император, верно, пришлет ему раскрашенный деревянный пенис. Или даже не пришлет, а Впрочем, опять мысль, недостойная римлянина.
В третьем кресле, не вполне в нем помещаясь своим студенистым задом, сидел евнух Дарий. Порфирий обожает давать своим евнухам имена древних царей.
Похоже, государственный совет в сборе, подумал я. Горькая мысль. Оттого горькая, что верная.
Помню тебя по прошлому году, когда ты открывал игры, промурлыкал евнух, перебирая алые четки (получив имя «Дарий», он по приказу императора начал поклоняться огню). Ты хорошо выглядишь на арене, Фуск. Весьма хорошо. Так на тебя и смотрел бы.
Благодарю вас, мудрый Дарий, сказал я.
Фуск, не благодари, засмеялся император. Мы с тобой люди простые и прямые. А Дарий всегда говорит двусмысленно. С такой подковырочкой. Вот сейчас он знаешь на что намекает? Мол, тебе на арене самое место. Я бы на твоем месте напугался. Если ты не в курсе, Дарий очень влиятельный при дворе евнух
Если так захочешь ты, господин, ответил я, мое место на арене. Евнухов я не боюсь, потому что моя защита от опасностей ты сам и твоя справедливость.
Порфирий пошевелил губами, словно пробуя мои слова на вкус и кивнул.
Удалитесь оба, сказал он Антиною с Дарием. Мы с ланистой хотим посекретничать.
Приближенные подчинились. Как только мы остались наедине, Порфирий подошел к моему креслу, присел на корточки и взял меня за запястья, не давая мне почтительно встать перед ним, как требовал этикет.
Сколько у тебя сейчас отличных бойцов? Я имею в виду, самых лучших?
Восемнадцать, сказал я.
На самом деле их двадцать. Но два мне нужны для личной охраны. Тут опасно и соврать, и сказать правду.
Найди еще четырех. Когда их станет двадцать два, пусть выйдут на арену и сразятся друг с другом. Надо, чтобы остался один. Лишь один. Лучший из двадцати двух. Так мне сказали боги.
Божественный, ты хочешь, чтобы я потерял всех лучших гладиаторов в один день?
Думай о том, ответил Порфирий, чтобы не оказаться одним из них самому, как желает Дарий. Ибо так и случится, если ты не выставишь столько бойцов, сколько я сейчас сказал.
Но где я их возьму?
В городе живет много умелых воинов. Пиши на них доносы, Фуск. Полагаю, суды и магистраты будут на твоей стороне.
О чем доносить?
О чем придет в голову.
Но
Никаких «но». Ты ведь тренировался сам как мурмиллион?
Император знает все
Оплошаешь выйдешь на арену сам. Это я тебе обещаю. Антиной с Дарием в один голос уверяют, что ты отличный боец. На тебя к тому же есть донос. Я не читал пока, их слишком много приходит. Но прочту, поэтому старайся
Плохо. Очень плохо. Если донос про заговор Но про него никто не должен знать. Никто. Впрочем, это может быть и ложный донос. Но велика ли разница, по какому казнят?
Я мелко задрожал. Так бывает во время беседы с принцепсом. Говоришь с ним почти на равных, дерзко возражаешь, а потом вдруг вспоминаешь, что перед тобой живой бог, способный послать тебя в Аид одним щелчком пальцев. И думаешь а не навлек ли я погибель неосторожным словом?
Но принцепс, похоже, был в благодушном настроении.
Старайся изо всех сил, Фуск, повторил он. Увидимся, когда твои бойцы будут готовы. Не хотел бы увидеть на арене тебя самого. Впрочем, даже не знаю, если честно. Говорят, из мурмиллионов ты лучший.
Я согнулся в поклоне.
У меня было еще несколько мгновений, чтобы высказать божественному свою любовь и преданность. Придворное нутро побуждало сделать это самым подобострастным образом, но я удержался.
Принцепс поймет, конечно, что мною движет страх. Ничего нового здесь не будет страх движет всеми, кто попадает на этот мраморный остров. Но принцепс может задуматься, почему я его боюсь. А от такой мысли до подозрения в измене один взмах ресниц Антиноя.
Можешь идти, Фуск. Даю тебе две недели на все.
Пребывай в здравии, отец римлян.
Не разгибаясь, я попятился к выходу из таблиниума. В атриуме я развернулся и поспешил к мостику через канал.
Когда я вышел под круглый небесный просвет, до моих ушей донесся шум. С другой стороны канала что-то происходило.
Сперва я услыхал шаги шарканье тяжелых преторианских калиг римское ухо не спутает ни с чем. Потом раздались голоса. Долетел вымученный смех, голоса зазвучали громче, тревожнее а затем я услышал то ли хрип, то ли скрип досок.
На всякий случай я спрятался за портьерой возле статуи Ганимеда. Шум скоро стих. Таиться дальше было опасно если меня обнаружат, подумал я, решат, что я злоумышляю на цезаря.
Когда я вышел к каналу, мостик был опущен. На другой его стороне стояли преторианцы с факелами и тихо переговаривались. Перейдя через канал, я увидел, что они вылавливают из воды мертвое тело. Лица утопленника я не видел. Но цифру XIII на тунике не заметить было трудно даже в полутьме.
Вода убивает быстро и надежно. Гораздо лучше меча. Но мы почему-то боимся утонуть так же сильно, как боимся сгореть, хотя гибель от огня самая мучительная из всех. Если не считать, конечно, особых ядов Порфирия.
Сейчас, скорее всего, работала удавка. Обернутая мягкой шерстью так не остается борозды. А в воду труп уронили, чтобы в очередной раз сбылось египетское пророчество и ланиста Фуск пошел шептать по римским домам: вот, еще один влюбленный раб отдал жизнь за императора на моих глазах, лично видел тело, боги приняли жертву, и благоденствию господина в ближайшее время ничто не угрожает.
Сделаем, божественный. И не сомневайся
Но где же взять еще четырех бойцов? Двух германцев, допустим, я куплю у Фаустины. А остальные? Ужели и правда писать доносы?