Встреча внешне ничем не примечательного супервостребованного французского художника и невероятно красивой суперуспешной русской бизнес-леди трогательна лишь поначалу, парсек утром же наш герой фактически удирает из дома возлюбленной, силясь вспомнить, было ли у них что-нибудь: накануне он здорово перебрал. Описав фактически идеальную женщину, автор снимает ружье, вывешенное в первом акте, и уходит с ним, не оглядываясь, словно роженица, боящаяся кровавой развязки своего положения патроны кончились, повитуха в загуле, да и «недоделанный французик» не смог бы ни выстрелить, ни родить Сюжетный аборт на большом сроке: единственная не прорисованная писателем территория на карте персонажьей любви и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс.
Аффтар, убей себя? Легко. Джеду потребовался текст, написанный «автором Элементарных частиц» (именно так чаще всего называет себя Мишель в романе) вот, собственно, и встретились два затворника. Они, разумеется, спелись, пусть и не сразу. «Мир это все что угодно, только не повод для творческого импульса. В нем ни магии, ни интереса», заключает Джед и думает, что когда-нибудь его существование будет напоминать «элегантный салон кроссовера ауди олроуд, такого мирного, унылого и совершенно безразличного ко всему» унылого не потому ли, что десять лет назад да что теперь! Уэльбек, разумеется, унисонит: «Жизнь моя подошла к концу, и я разочарован. Ничего из того, на что я надеялся в юности, не сбылось» старался Екклесиаст приискивать изящные изречения, и слова истины написаны им верно.
Джед и Мишель встречаются несколько раз и если первая встреча производит на художника гнетущее впечатление (у писателя жесточайшая депрессия, писатель, так скажем, не лучшим образом себя ведет, к тому же, пренебрегая гигиеной, пованивает), то последняя встреча в чем-то трогательна: именно тогда у Джеда зарождаются дружеские чувства к знаменитому отшельнику, общающемуся лишь с псом Платоном, взятым из приюта (псом, которого, как и безмерно преданного Даниэлю Фокса из «Возможности острова», тоже убивают, но это другая история). Итак, дружеские чувства: ну, насколько они, конечно, вообще могут зародиться в человеке, для которого «дружба», как и «любовь», фактически абстракция. И все-таки художник приезжает к писателю как к самому себе возможно, даже чуть больше, чем к себе: как к своему «высшему Я»? Кто знает! Эта попытка человеческих отношений пример завуалированного нарциссизма. Джед видит в Мишеле собственное отражение, в чем-то желаемое отражение, и потому «притягивается». Ну да, они впрямь похожи: Джед тот самый живой мертвец (он всегда был взрослым), Мишель тот самый мертвый живой (он стал, наконец, взрослым = мертвым, слишком взрослым = мертвым) прочувствуйте разницу вместе с Opera Bianca: «Мы бороздим пространство, ритм наших шагов разрезает пространство с безупречностью бритвы»[20]. В сущности, Джед и Мишель метафизически близнецы.
Любопытно, что в конце романа автор, подводя условную черту под портретом Джеда, роняет фразу: «Всю свою жизнь он хотел быть полезным, и с тех пор как он разбогател, это желание только усилилось» меж тем как, мечтая быть полезным вовне, он не стал полезен изнутри, не стал, по сути, полезным самому себе собственное существование оказалось в тягость ну а талант не спас. Уловлённые работы Джеда Мартена суть наколотые на страницы фантомные бабочки: так и видишь просвечивающий сквозь них набоковский профиль В. В. усмехается, В. В. постановочно безупречен. И листает уже Strong Opinions: «Хороший читатель обречен на свирепые усилия с трудным писателем, но эти усилия в конце концов, когда осядет слепящая пыль, могут быть вознаграждены». С дотошностью энтомолога, любовно описывающего редкий экземпляр, художник-фотограф любовно описывает процесс создания шедевра, перебарщивая, правда, с техникой секса: все эти «открывая диафрагму до 1.9» или «48-битные файлы RGB в формате 6 000 на 8 000 пикселей» утомляют, не бабочки, чай текст хочется сократить, сократив тем самым и количество выделяемой в пространство экзистенциальной тоски, которая лечится как смертельной дозой пентобарбитала, так и любовью: ничего, в общем, нового.
Ну а потом автор идет на ритуальное самоубийство, пока, к счастью, литературное, понимая, сколь полезно, быть может, прикончить себя через двойника-персонажа. Репетиция собственных похорон описана с уважительным сарказмом, обряд «инициации смертью» едва ли не ироничен, кабы не так жесток Самая же поразительная деталь третьей части то, насколько запало искусство в душу главного героя: фотографии, которые покажет Джеду следователь, вызовут у художника поначалу исключительно «креативные ассоциации» ему кажется, будто это картины Джексона Поллока Джед поначалу не понимает, что разглядывает останки своего друга, почти артистично распотрошенного безымянным убийцей. Полицейского же в конце всей этой темной истории «убивает» банальный мотив преступления, совершенного с особой жестокостью (ну да, опять кража: кража написанного Джедом Мартеном портрета Мишеля Уэльбека и подаренного ему же портрета, стоящего целое состояние). А ведь поначалу копу казалось, что все «не так примитивно» ан нет, убивают по-прежнему из-за денег и секса, все укладывается в привычные уголовные схемы, нигде нет романтики.
По данным Кенси Райта, самыми агрессивными системами являются системы, где существует деление на классы, ну а отдельно взятый живой человек, по Фромму, «единственный представитель приматов, способный испытывать удовольствие от убийства и созерцания страданий». Итак, выхода, в общем, два либо всеобщий коллапс, вызванный искажениями планетарной энергии, либо апгрейд системы ценностей у Уэльбека, собственно, все книги об этом. P. S. В эссе «Саломон из Лондона» Паскаль Киньяр[21] упоминает, что некогда королева Мария Лещинская поместила на свой секретер череп Нинон де Ланкло: периодически королева поглаживала череп красавицы, приговаривая: «Вот так-то, моя милая!». Что ж, читающий аноним, вот так-то: «Карта и территория» самый темный «предрассветный час» знаменитого француза, чей талант, не исключено, раскроется когда-нибудь и как-то иначе: убийство доппельгангера великолепный повод начать жить не только в сгнивших на мертвых территориях персонажьих картах. И вот тогда Мишеля Уэльбека можно будет по-настоящему полюбить пусть издали, пусть ненадолго: как чужого ребенка в Люксембургском саду Да Уэльбек и есть ребенок. Как каждый из нас, ох уж эти курсивы, божественный.
2012, «ЧасКор»[22]
Серотонин как Burnout
Все, кто интересуется текстами популярного в России французского литератора Мишеля Уэльбека, помнят: в апреле 2019-го Эмманюэль Макрон вручил ему, «великому и ужасному», орден Почетного легиона, учрежденный еще Наполеоном в начале позапрошлого века: высшую награду сладкоголосой Франции. Так наконец-то «enfant terrible» стал Рыцарем Ордена. Как сообщили информационные агентства, президент Франции заявил: «Произведения писателя не являются пессимистичными, а полны надежды на лучшее будущее». Это парадоксальное уточнение мсье Макрона является тем более забавным, что последний на данный момент уэльбековский роман «Серотонин»[23], о котором не писали разве что самые ленивые или уставшие от горестной своей писанины критики (поэтому спойлеров для все еще не осиливших книгу не будет), самый черный его роман. Оторваться от него, впрочем, как ни крути у виска, непросто: чужое психболото затягивает.