Вскипел чайник, сказал Хохлов, другой рабочий, иди, Кузьмин, чай пить.
Кузьмин сказал: Так-то, со вздохом, и пошел к горну. Хохлов суровый человек, и Кузьмин сели у горна на ящики, и пили чай, осторожно ломали хлеб, отдирали с костей вяленую рыбу, жевали не спеша. Кузьмин, сощурившись, мотнув редкой бородкой, сказал в полголоса:
Жалко мне его. Таких людей сейчас почти что и нет.
А ты погоди его отпевать.
Мне один летчик рассказывал: поднялся он на восемь верст, летом, заметь, и масло все-таки замерзло у него в аппарате, такой холод. А выше лететь? А там холод. Тьма.
А я говорю погоди еще отпевать, повторил Хохлов мрачно.
Лететь с ним никто не хочет, не верят. Объявление другую неделю висит напрасно.
А я верю, сказал Хохлов.
Долетит?
Вот то-то, что долетит. Вот в Европе они тогда взовьются.
Кто взовьется?
Как, кто взовьется? Враги наши взовьются. На теперь, выкуси, Марс-то чей? русский.
Да, это бы здорово.
Кузьмин пододвинулся на ящике. Подошел Лось, сел, взял кружку с дымящимся чаем:
Хохлов, не согласитесь лететь со мной?
Нет, Мстислав Сергеевич, важно ответил Хохлов, не соглашусь, боюсь.
Лось усмехнулся, хлебнул кипяточку, покосился на Кузьмина:
А вы, милый друг?
Мстислав Сергеевич, да я бы с радостью полетел, жена у меня больная, не ест ничего. Съест крошку, все долой. Так жалко, так жалко
Да, видимо придется лететь одному, сказал Лось, поставив пустую кружку, вытер губы ладонью, охотников покинуть Землю маловато. Он опять усмехнулся, качнул головой. Вчера барышня приходила по объявлению: «Хорошо, говорит, я с вами лечу, мне девятнадцать лет, пою, танцую, играю на гитаре, в Европе жить не хочу, революции мне надоели. Визы на выезд не нужно?» Что у этой барышни было в голове не пойму до сих пор. Кончился наш разговор, села барышня и заплакала: «Вы меня обманули, я рассчитывала, что лететь нужно гораздо ближе». Потом молодой человек явился, говорит басом, руки потные: «Вы, говорит, считаете меня за идиота, лететь на Марс невозможно, на каком основании вывешиваете подобные объявления?» Насилу его успокоил.
Лось оперся локтями о колени и глядел на угли. Лицо его в эту минуту казалось утомленным, лоб сморщился. Видимо, он весь отдыхал от длительного напряжения воли. Кузьмин ушел с чайником за водой. Хохлов кашлянул, сказал:
Мстислав Сергеевич, самому-то вам разве не страшно?
Лось перевел на него глаза, согретые жаром углей:
Нет, мне не страшно. Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача, удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так, мои расчеты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса проскочу мимо. Запас топлива, кислорода, еды мне хватит надолго. И вот лечу во тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в ее огненные океаны. Но эти тысячу лет мой летящий во тьме труп! Но эти долгие дни, покуда я еще жив, а я буду жить только в проклятой коробке, долгие дни безнадежного отчаяния один во всей вселенной. Не смерть страшна, но одиночество. Не будет даже надежды, что Бог спасет мою душу. Я заживо в аду. Ведь ад и есть мое безнадежное одиночество, распростертое в вечной тьме. Это действительно страшно. Очень мне не хочется лететь одному.
Лось прищурился на угли. Рот его упрямо сжался. В воротах показался Кузьмин, позвал оттуда в полголоса:
Мстислав Сергеевич, к вам.
Кто? Лось быстро поднялся.
Солдат какой-то вас спрашивает.
В сарай, вслед за Кузьминым, вошел давешний солдат, читавший объявление на проспекте Красных Зорь. Коротко кивнул Лосю, оглянулся на леса, подошел к столу:
Попутчика надо вам?
Лось пододвинул ему стул, сел напротив.
Да, ищу попутчика. Я лечу на Марс.
Знаю, в объявлении сказано. Мне эту звезду показали давеча. Далеко, конечно. Условия какие хотел я знать: жалованье, харчи?
Вы семейный?
Женатый, детей нет.
Солдат ногтями деловито постукивал по столу, поглядывал кругом с любопытством. Лось вкратце рассказал ему об условиях перелета, предупредил о возможном риске. Предложил обеспечить семью, и выдать жалованье вперед деньгами и продуктами. Солдат кивал, поддакивал, но слушал рассеянно.
Как, вам известно, спросил он, люди там или чудовища обитают?
Лось крепко почесал в затылке, засмеялся:
По-моему там должны быть люди. Приедем, увидим. Дело вот в чем: уже несколько лет на больших радиостанциях в Европе и в Америке начали принимать непонятные сигналы. Сначала думали, что это следы бурь в магнитных полях Земли. Но таинственные звуки были слишком похожи на азбучные сигналы. Кто-то настойчиво хочет с нами говорить. Откуда? На планетах, кроме Марса, не установлено пока жизни. Сигналы могут идти только с Марса. Взгляните на его карту, он, как сеткой, покрыт каналами. Видимо, там есть возможность установить огромной мощности радиостанции. Марс хочет говорить с Землей. Пока мы не можем отвечать на эти сигналы. Но мы летим на зов. Трудно предположить, что радиостанции на Марсе построены чудовищами, существами, непохожими на нас. Марс и Земля два крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же споры оседают на Марс и на Землю, на все мириады остывающих звезд. Повсюду возникает жизнь, и над жизнью всюду царствует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, образ и подобие Хозяина Вселенной.
Еду я с вами, сказал солдат решительно, когда с вещами приходить?
Завтра. Я должен вас ознакомить с аппаратом. Ваше имя, отчество, фамилия?
Алексей Гусев, Алексей Иванович.
Занятие?
Гусев, словно рассеянно, взглянул на Лося, опустил глаза на свои постукивающие по столу пальцы.
Я грамотный, сказал он, автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь, вот все мое и занятие. Свыше двадцати ранений. Теперь нахожусь в запасе. Он вдруг ладонью шибко потер темя, коротко засмеялся. Ну и дела были за эти-то семь лет. По совести говоря, я бы сейчас полком должен командовать, характер неуживчивый. Прекратятся военные действия, не могу сидеть на месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку или так убегу. Он опять потер макушку, усмехнулся. Четыре республики учредил, в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал три сотни ребят, отправились Индию воевать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, ей-богу. На тройках, на тачанках гоняли по степи, гуляй душа! Вина, еды вволю, баб сколько хочешь. Налетим на белых или на красных, пулеметы у нас на тачанках, драка. Обоз отобьем, и к вечеру мы верст уж за восемьдесят. Погуляли. Надоело, мало толку, да уж и мужикам махновщина эта стала надоедать. Ушел в Красную армию. Потом поляков гнали от Киева, тут уж я был в коннице Буденного. Весь поход рысью. Поляков били с налету: «Даешь Варшаву»! А под Варшавой сплоховали, пехота не поддержала. В последний раз я ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого без малого год по лазаретам. Выписался, куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась, женился. Жена у меня хорошая, жалко ее, но дома жить не могу. В деревню ехать, отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе тоже делать нечего. Войны сейчас никакой нет, не предвидится, Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.
Ну, очень рад, сказал Лось, подавая ему руку, до завтра.
Бессонная ночь
Все было готово к отлету с Земли. Но два последующие дня пришлось, почти без сна, провозиться над укладкой внутри аппарата, в полых подушках множества мелочей. Проверяли приборы и инструменты. Сняли леса, окружавшие аппарат, разобрали часть крыши. Лось показал Гусеву механизм движения и важнейшие приборы, Гусев оказался ловким и сметливым человеком. На завтра, в шесть вечера, назначили отлет.