Прекрасной, как душа Самуэля, была его наружность; панская без гордости, достойная без высокомерия, благородная без принуждения, милая для глаз, хоть об этом он не старался. Возраст не много её смог ослабить. Черты лица сохранялись тем мужественным спокойствием души, которое даёт покой совести и веру в цель жизни.
Мациевский видел её перед собой в службе костёла и края. Духовный сан к обоим его обязывал.
Сидя за столом, он вёл разговор с облокотившимся на него маршалком своего двора, когда гул в дальних покоях вынудил его прервать совещание.
Пришли вечерние гости, которых тут всегда хватало. Не бывало здесь толп, потому что не было застольев, забав и шума, но комнаты никогда не стояли пустыми.
В эти минуты прибыл Тарло, епископ Премышльский, а тут же за ним шёл жупник (урядник в солончаках) Северин Бонер, когда на лестнице светили Андрею из Горки, каштеляну Познаньскому, великорядцу Великопольскому.
Все они были ожидаемы, желанны.
Не хватало только в этот день гетмана Тарновского, который в силу своих срочных дел остался дома. Мациевский у порога приветствовал своих приятелей, к которым вскоре присоединилась и горстка менее громких, но не менее ему верных.
Видны были весёлые лица но по этой умеренной, тихой весёлости можно было узнать людей, которые ни страдать крикливо, ни шумно развлекаться не умели.
Тарло начал поздравлять Мациевского с победой.
Вы преодолели эти нечистые силы, сказал он. Вы жените молодого короля, а благодаря этому, может, вызволите его из-под власти матери, отдалите от неё. Ей-Богу! добавил он. Что же это за время, что за наше положение, когда мы должны радоваться, что сына у матери вырвали?
Ей-Богу! прервал пан из Горки, муж очень рыцарского облика, который вместе с Тарновским завоевал лавры под Обертином. Но дело еще не завершено
А! И далеко до конца! сказал Мациевский, садясь сам, когда другие гости начали занимать свои обычные места. Мне кажется, что этот брак, обещанный у колыбели, который давно был намечен, состоится, несмотря на сопротивление Боны но какая судьба ждёт эту бедную молодую пани!
На этот грустный выкрик, который вырвался из уст епископа, отвечало молчание.
Молодая, робкая, а что хуже, по-видимому, щуплая и слабая, сказал Тарло, как она одна тут сможет (тут он понизил голос) сопротивляться чудовищу?
Припомните старые легенды, произнёс Мациевский, Бог охраняет невинных, а она имеет силу, которую разум не сможет оценить. Сколько же таких девиц, брошенных в жертву чудовищу, закрыли невидимые руки ангелов.
Дай-то Боже! вздохнул Тарло.
Я короля не видел ещё, отозвался пан Андрей с Горки, оборачиваясь к епископу, каков он?
Мациевский долго не отвечал, словно ему тяжело было окрыть уста, лицо покрылось грустью.
Не будем заблуждаться, каштеляне, сказал он.
Правда, я давно ежедневно с ним общаюсь, но не вижу его дряхлости, как другие, а, несмотря на это, король ужасно слабый, уставший, равнодушный невозможно не увидеть, нельзя отрицать.
У него всегда были минуты слабости, отозвался пан Андрей, когда его одолевали женский визг и крики, но в нём жило то отцовское Казимирово постоянство мысли, так что минутной уступкой с правой дороги отвести себя не давал.
И сегодня он видит ясно, сказал епископ Самуэль, но его охватил какой-то спокойный фатализм старости. Говорит, видно, себе, что Провидение дела людские ведёт к определенному концу, и хоть уступает, опасности в этом не видит.
Мациевский сделал паузу и добавил с улыбкой:
Его любовь к этой коварной итальянской гадине давно остыла. Он знает её лучше, чем нас всех. Насквозь проглядывает каждое её слово, намерение и дело, иногда ругает и в глаза называет её глупой или безумной что же из того? Когда доведенная до крайности старуха начнёт кричать, плакать, бросится на землю, порвёт на себе одежду, волосы разбросает, начнёт и Польшу проклинать Сигизмунд наконец кричит: «Иди, иди, делай, что тебе жизненно необходимо».
Слушали в молчании, пока не прервал епископ Тарло:
Мне короля и пана моего жаль, сказал он, потому что он был великим мужем и монархом великий.
Без сомнения, подтвердил Мациевский. Подошёл возраст, преклонные лета, болезни сделали своё. Он не тот, каким был в начале. Видит ясно, делать не имеет силы; поэтому спасается в своей совести, тем, что я указал верой в Провидение. А я его, так, как оно есть, скорей бы фатализмом мог назвать. Хорошо положиться на волю Божью, потому что без неё ничего не делается, но и человеку дана воля в некоторой мере, которой он обязан воспользоваться.
Qiud sine viribus ira! шепнул Тарло, вздыхая. Наша Польша должна быть вам благодарна, брат Самуэль, что вы с паном гетманом настояли на браке молодого короля и спасли им будущее.
Utinam! вздохнул Мациевский. Сделали, что было можно, но не будем заблуждаться, повторяю. Мы встали для борьбы, один Бог знает, за кем будет победа.
За добрым делом, ответил Андрей с Горки.
Да, но нас, что сражаемся за него, горстка, а плохих, что стоят против, тьмы и легионы, сказал хозяин.
Как же итальянка приняла поражение? откликнулся Северин Бонер, жупник, мужчина с умным лицом, хоть некрасивой квадратной физиономии и довольно ординарными чертами.
Свою злобу она, должно быть, выместила за куртиной на карликах и слугах, на тех, кто ей служил и подвёл но когда раз было решено, говорил Мациевский, что ей было делать? Она иронично усмехнулась, вызывающе, как бы говорила: не трубите победу, пока в ней не уверены.
А что она сделает? спросил Тарло.
Боже мой! говорил Мациевский. Спросите лучше, чего не сделает. Разве вы итальянских штук не знаете? Несомненно, что там в этой стране и хорошему можно научиться, и плохому. Кровь у них живей бежит и людьми вертит. Разве вы не знаете, что там могут яд, стилет и еще более страшная, чем они, ложь? Это всё могут использовать против нас, против этой невинной жертвы.
Он внезапно замолчал.
Я был бы грешником, добавил он, если бы без доказательств, что это может быть, сурово обвинял но я смотрел, видел и знаю много. Даст Бог, мы справимся с этим чудовищем, которое в гербе Сфорца пожирает детей! Это Omen (предзнаменование)!
Тарло вздрогнул и одну руку поднял вверх.
Ведь молодой король должен полюбить жену; стоит на него рассчитывать, что будет защищать её от матери.
Пан Бонер встал, покачивая головой.
Против любви к жене тут множество любовниц, все более свежих, все более важных, есть бывшие возлюбленные а она мать, Боже, прости мне сравнение, она как
Неронова Агриппина имеет огромную власть над умом сына.
Да, подтвердил епископ Самуэль. Мы смотрели на воспитание королевича, которое единственно было рассчитано на то, чтобы получить большую власть над его умом.
Все паны громко и сильно требовали и требовали, чтобы юный государь получил мужское воспитание, рыцарское, потому что, хоть временами у нас мир, никогда нельзя сказать, что мы в безопасности от соседей. Война наше предназначение, наше ремесло. Не дала Бона сделать сына военным, отобрала и поместила к фрейлинам, нежа его, чтобы размяк держит его вдалеке от отца, от людей отделяет, от света заслоняет юбкой чего от него ожидать?
Затем прервал пан Северин Бонер:
Может, не так уж до крайности плохо, как бы могло быть, сказал он. Я знаю молодого короля с детских лет его. Пан незаурядных качеств ума, великого сердца и благородства.
Что же с того, что он стал женоподобен? спросил Тарло. Слабость в мужчине есть великим изъяном стимула нет, часы не идут что же говорить про царствующего, который должен думать за тысячи?
Но, отозвался пан Андрей из Горки, о будущим мы не печалимся чрезмерно, готов и я со старым королем стать фаталистом! Бог сжалится над нами. Между тем нужно думать, как этой молодой пани, которая должна сюда прибыть, создать отряд, сплотить защитников, обеспечить надзор.