Парень по-прежнему стоит на месте, засунув большие пальцы в карманы парки.
А ты поешь что-то еще, кроме Beatles?
Я мотаю головой, во рту почему-то пересохло.
Не сегодня, нет. Мой поезд
Я имею в виду не сейчас. В принципе.
Обычно в голову быстро приходят ответы, когда со мной кто-то заговаривает. Язык у меня хорошо подвешен. Находчивость это первое, чему учишься, когда растешь в Кикрдейле[3]. Но сейчас Что-то изменилось в бормотании и гуле окружающих звуков, и у меня появляется ощущение, будто все люди слышат, что я говорю.
Что ты еще поешь? спрашивает парень, и я понимаю, что выбивает меня из колеи. Его голос. Гортанные звуки ливерпульского акцента у большинства мужчин звучат резко. У него же в них чувствуется что-то мягкое, будто кто-то прижимает шершавую ткань к плавному изгибу.
Мне бы очень хотелось запретить мозгу подбирать картинки к голосам, тонам и звукам, но, скорее всего, проще перестать дышать.
Я правда не хочу тебя забалтывать, произносит он, и что-то внутри меня отвечает: «А жаль». Мне действительно нравится слушать, как он говорит. Его голос вызывает в голове приятные образы, которые вытесняют зловещие.
И тебе надо успеть на поезд, верно?
Я смотрю на большие часы под стеклянной крышей. У меня осталось где-то пятнадцать минут.
Все нормально, мне Когда я снова поворачиваюсь к нему, его взгляд встречается с моим и удерживает его, а слово, которое я только что хотела сказать, будто испаряется.
У него зелено-карие глаза, и то, как он смотрит в мои, просто не позволяет отвернуться. Я даже думать о чем-то другом не могу. В этих глазах светится искренний интерес, любопытство и ни капли навязчивости.
Нет, я пою не только Beatles. Мне даже не нравится петь Beatles. В смысле, ничего не имею против Beatles. Но
туристы ничего другого не хотят, заканчивает мое предложение он. Рано или поздно их перерастаешь.
И этим все сказано.
Я почему спрашиваю Парень улыбается, и я чувствую легкое смущение. У меня свой паб в гавани, и я часто помогаю городским уличным музыкантам.
Если они не поют Beatles.
Суть ты уловила. Задумавшись, он издает короткий звук, низкий и напевный, который почему-то приятно отзывается у меня в животе. Может, тебя это заинтересует?
Паб, значит, не очень-то остроумно откликаюсь я. У него уже есть паб? По-моему, ему примерно лет двадцать пять, как в таком возрасте можно открыть свое дело? Но ему это даже подходит. Трех- или четырехдневная щетина подчеркивает угловатую челюсть. Хотя он низко надвинул на лоб шапку, под ней все равно видно несколько колечек в левом ухе и одно в правой брови. Я чертовски хорошо могу себе представить, как, подвернув рукава рубашки, он разливает пиво или смешивает коктейли и одаривает каждого посетителя в баре этой открытой улыбкой.
«У Штертебеккера», говорит парень.
Однако мне это совершенно ни о чем не говорит. Что это вообще за слово? Пока его произнесешь, язык в узел завяжется.
Он склоняет голову набок.
Ты ведь здешняя, ты не могла о нем не слышать. На мгновение он выглядит абсолютно уверенным, затем эта убежденность дает трещину и уступает место глубокому удивлению.
Меня какое-то время не было в городе. Щеки у меня пылают, и, невзирая на холод, это не самое приятное ощущение. Не хочу, чтобы теперь он спросил, в какой глуши я жила, раз не знаю его явно ультрапопулярный паб. Потому что это, черт возьми, недалеко от правды.
Но затем он разражается громким смехом и одновременно качает головой.
Нет, ты его не знаешь. Никто его не знает.
Секретное место, так?
Что-то типа того. Я и неизвестных местных музыкантов тоже поддерживаю. Они мне нужны. Иногда они спасают мне за ведение.
Заведение, ясно.
Окей. Задницу тоже. Он смеется, и я не могу не улыбнуться в ответ. Это, впрочем, приводит к тому, что я резко осознаю, чем сейчас занимаюсь. Бабуля умерла. Через час незнакомый священник начнет говорить о ее добрых делах, но, вероятно, упустит из виду все ее милые причуды. Потом мы опустим ее тело в ледяную, промокшую от дождя землю, а
У меня сжимается горло.
А я флиртую с первым же скаузером[4], которому нужно от меня больше, чем просто стащить кошелек?
Внезапно мне становится нечем дышать. Сердце стучит быстро и сильно, но кажется, что оно практически не качает кровь по моему телу. Похоже, где-то она останавливается. Пальцы покалывает от пронизывающего холода.
Честно говоря, плачу́ я мало. И в «У Штертебеккера» никто важный тебя не заметит. Но я ведь и не обещаю тебе головокружительную карьеру хотя ты, без сомнения, и так достаточно хороша, а прошу тебя на один вечер спасти мою задницу. Эй, все в порядке? Он встревоженно смотрит на меня, протягивает руку к моему плечу, а потом снова убирает. Наверное, заметил страх на моем лице. Ты побледнела, с тобой все хорошо?
Сглотнув, я заставляю себя дышать и киваю.
Да, все нормально. Я просто Мне правда надо успеть на поезд. Отстойный выдался день. Понятия не имею, как мне исполнить желание бабули и хотя бы наполовину правдоподобно спеть под дождем над ее могилой Le Moribond. Мысль об этом уже сейчас вызывает у меня слезы на глазах.
Извини. Он говорит это тихо и спокойно. Слово звучит искренне. Не хотел тебе докучать. Могу я что-нибудь сделать, чтобы твой день стал чуть лучше?
Спасибо, но нет, вряд ли. Я указываю налево, в направлении лестниц. Мне пора спускаться.
Ладно, тогда желаю тебе, чтобы дождь закончился. Может это поможет?
Улыбка лишь мельком появляется у меня на губах, но я все равно ее чувствую.
Да, поможет.
Делаю что могу.
Я едва не рассмеялась от его серьезного вида.
А если мне удастся улучшить январскую погоду ты не спасешь на один вечер мой паб?
Нет, скорее всего, нет.
Мой ответ должен прозвучать очень четко. Я не смогу ему помочь. Но в горле что-то мешается и не дает сказать «нет». У меня получается только кашлянуть.
Просто подумай об этом. Он роется в большом кармане своей парки. Я не хочу слишком внимательно наблюдать за тем, что еще он вытащит оттуда, кроме смартфона, связки ключей, квитанций и на вид не особо использованных носовых платков, но наконец он находит то, что искал, и вручает мне спичечный коробок с картинкой в тонах сепии. Я беру его кончиками пальцев и надеюсь, что он этого не заметит. Или по крайней мере не поймет неправильно.
Над рисунком парусника среди могучих волн полукругом тянется надпись: «У Штертебеккера». На обратной стороне находятся адрес и номер телефона. И имя: Сойер Ричардсон.
А если передумаешь, позвони мне. Спроси Сойера и не верь ни единому слову обо мне от других лузеров, которые могут взять трубку. Он широко улыбается. Впрочем, не бери в голову, с сегодняшнего дня на звонки буду отвечать только я сам.
Еще одна незапланированная улыбка мелькает у меня на губах. Но его слова звучат как-то радостно. С надеждой, будто он уже с нетерпением ждет, когда я ему позвоню. К сожалению, это произойдет еще нескоро.
Я не останусь в Ливерпуле, говорю я, чтобы он не надеялся понапрасну. И мне правда пора идти.
Конечно. Удачи. А если вдруг снова окажешься в городе Он опять смеется. А, не важно. Ты из Ливерпуля. Рано или поздно ты вернешься.
Сойер
Я совершенно не вижу проблемы в том, что сестра подождала меня пару минут. Однако взгляд, которым она теперь пытается испепелить меня через весь вокзал, почти вынуждает пожалеть о своем поступке.
За месяц до Рождества Зои снова официально поселилась в Ливерпуле, но до сих пор притаскивает горы вещей всякий раз, когда навещает друзей и подруг в Лондоне, где раньше училась. Громадный вещмешок, с которым она приехала сегодня (помимо рюкзака и небольшой дорожной сумки), даже издалека выглядит как веская причина попросить ее подвезти, вместо того чтобы ехать на автобусе. Я не совсем понимаю, почему она не осталась в Лондоне, пока ее парень тоже не сможет переехать. К новой работе Джонатан приступит только в начале лета. Но у Зои на все есть свои аргументы, что бы она ни делала. Когда я о них узнаю это уже другой вопрос.