Монах? удивлённо пробормотала Олинн, подходя чуть ближе. Чудеса твои, Луноликая! Как он сюда попал?
Я же говорю, клятый святоша! Занесла же нелёгкая! Торвальд снова ткнул мужчину носком сапога, теперь в уже в бок. Видать, недавно помер.
Монах? Здесь? На болотах Эль? Вот уж диво дивное, ничего не скажешь! И как только божьего слугу занесло на эту ведьминскую тропку?
От бесцеремонного пинка Торвальда мужчина даже не шелохнулся. Он лежал ногами к тропинке, а его голова и плечи скрывались в зарослях багульника. И если и можно было поначалу подумать, что мужчина прилёг тут отдохнуть на солнышке, перебрав эля, то, присмотревшись поближе, Олинн увидела, что его ряса на груди вся побурела от засохшей крови.
Перехватив палку у Торвальда, Олинн аккуратно отодвинула ветви над головой монаха. И сразу стало понятно, почему он лежит тут в беспамятстве. Спутанные чёрные волосы и борода мужчины тоже пропитались кровью, по его щеке от виска вниз шла глубокая рваная рана, будто мечом прошлись или топором, а может, и того хуже, чем-то с зубьями. А может, даже когтями
И, кажется, монах уже перестал дышать.
Надо ему помочь пробормотала Олинн, отбрасывая палку и наклоняясь к мужчине.
Чем помочь-то? Разве что столкнуть в болото. И то будет милость, чтобы вороньё его не расклевало.
В болото? Торвальд! Как ты можешь! Он, может, жив ещё! воскликнула Олинн, разглядывая раненого.
Ну, так и быстрее подохнет, ответил Торвальд невозмутимо, но когда Олинн присела рядом с мужчиной, собираясь проверить, жив ли он, то воскликнул, перехватывая топор поудобнее: Эй, эй! Пичужка! Не трогай его!
Да что он сделает-то? Он же не дышит почти!
Монах не может быть опасным. Всё-таки божий человек. Божьи люди никого в Олруде не трогали.
Хотя теперь, когда она рассмотрела его вблизи, он показался ей поистине огромным. Торвальд-то не маленький, выше него во всей крепости лишь кузнец Ликор, да только этот монах будет побольше даже замкового кузнеца. А уж рядом с ней он, наверное, покажется и вовсе великаном!
Олинн придвинулась ближе, опустилась на колено и осторожно приложила ладонь к шее мужчины.
Он жив! воскликнула почему-то полушёпотом, услышав под кожей слабое биение сердца.
Глянула вверх и увидела на камне, чуть выше по склону, следы крови.
Может, мужчина оступился и упал вниз с каменной гряды? Вот голову и расшиб. Да только что он здесь вообще забыл? И как попал на эту тропку?
С тех пор, как сюда, на Великие болота Эль, через Перешеек пришла война, южан тут не жалуют. А уж божьих людей и вовсе.
Олинн вскочила.
И что с ним теперь делать?
Если решать умом, то Торвальд прав бросить его здесь. Божьи люди враги, и в болоте ему самое место.
Но если решать сердцем Оставят его здесь он, ясное дело, умрёт. Но ведь теперь, когда они его нашли, получается, что Олинн стала его аэсмэ* ответственной за судьбу. Бросит его умирать, а потом в Небесных чертогах ей это припомнится. Ведь бросить умирающего всё равно, что самой убить. А убить не в бою значит обречь на вечные скитания в холоде Тёмных долин, и не ей решать, заслужил ли он это.
Жив, да толку-то? пожал плечами Торвальд, снова трогая монаха носком сапога. Видать, всё равно недолго ему осталось.
Надо отвезти его в замок.
В замок? недоверчиво переспросил Торвальд. Ну, это нужна телега, а она сюда не пройдёт. Да и помрёт он по дороге, только возня почём зря и выйдет.
Или нет, в замок не надо! Лучше в избушку к Тильде! Мы недалеко ещё отъехали. Она его и вылечит, Олинн вскочила и отряхнула руки.
Это ещё зачем? Пусть бы тут и подох, буркнул Торвальд. Зачем нам его тащить да спасать?
А затем. Видишь его? Это Хравн*, Олинн указала на ворона, который всё ещё сидел на ветке. Это он привел нас к нему. Он указал на это место.
Торвальд посмотрел на птицу, и ворон каркнул напоследок, словно напутствуя, взмахнул крыльями и, тяжело взлетев с ветки, исчез за деревьями.
О, Нидхёгг! Торвальд в сердцах сплюнул. Повезло же, а?! Ещё бы я святошу не спасал!
Но Хравн священный ворон. И раз уж он привёл их сюда, видать, на то воля Луноликой МоорБар*. А с божественной волей не поспоришь.
Олинн оглянулась. И как им отвезти раненого в избушку? Такого огромного им даже вдвоём с Торвальдом на лошадь не затащить! А Тильда им в этом деле не помощник, старая она. И к тому же, проводив их, ушла на болота, на дальний край, на Голубой порог. Конец лета самое время собирать кровавый мох, который только там и растёт, и вернётся она не раньше, чем дня через три. А так бы позвать её сюда! Вёльва бы помогла. Но поскольку до её избушки было рукой подать, Олинн, не раздумывая, направилась к лошади. Хочешь не хочешь, а придётся монаха спасти.
В том, чтобы помогать другим, Олинн вся была в мать. Так однажды отец сказал, что она сильно на неё похожа. И хотя Олинн её совсем не знала, но догадаться было несложно, потому что не было в ней ничего от сурового белокурого великана ярла Римонда. Да и мачеха часто в сердцах восклицала, когда была зла: «Что смотришь на меня? Видеть тебя не могу! Глаза у тебя, что болото! Тьфу! Ведьмовские! Сгинула бы ты!»
Глаза у Олинн, и правда, сразу не поймёшь, не то серые с прозеленью, не то зелёные с желтизной и карим крапом, а иной раз кажется, что в них, как в ониксовом камне, всего понемногу, особенно когда посмотришь на них в солнечный день. И волосы ей достались тёмные: каштановые с рыжиной. Ну что поделать, красавицей в Олруде она никогда не считалась. Не златокудрая и голубоглазая, как её единокровная сестра Фэда. А на севере темноволосых не любят.
Зато от матери вместе с цветом волос и глаз ей достались и чары* способность ощущать скрытые от всех природные токи. Чувствовать, как растёт из-под земли росток, как лист наливается осенней тяжестью, чтобы оторваться от ветки, как зреют ягоды, или птенец стучит в скорлупе, пытаясь выбраться наружу. Она не вёльва, конечно, хотя это, наверное, и к лучшему. Но иногда она видела вокруг что-то необъяснимое: болезнь в человеке, надвигающуюся грозу, страх лошади, готовой сорваться в галоп, или камень, что вот-вот обрушится с горы вниз. Но эти ощущения всегда были обрывочными и неясными, похожими на тревогу или смутное предчувствие. И лишь иногда они всплывали яркими снами или вспышками, как видения. И не чары это, скорее, отголоски чар. Всё, что по-настоящему умела Олинн сопереживать, проникаться сочувствием и тревожиться за всё на свете. Увы, чаще всего это свойство лишь мешало, заставляя воспринимать всё вокруг острее, чем другие. Поэтому, даже понимая, что монах это совсем не тот гость, которого ждут по эту сторону Великих болот, Олинн не могла его бросить умирать. Хотя и следовало бы
Тильда уже ушла. Похоже, успела скрыться за горой, потому что на крики Торвальда она не ответила, но избушка её была не заперта. От кого ей запираться? Олинн покопалась в кладовой, нашла веревки и большую попону, на которой вёльва сушила травы, а ещё велела Торвальду впрячь лошадь в волокушу для сена. Замковые конюшие бросили её тут ещё в прошлом году, когда таскали сено по кромке болот. А в этом году она им без надобности, болота сильно высохли, и дорогу проложили в другом месте, там, где и телеги пройдут.
Это лето выдалось на редкость жарким, сухим, не в пример прошлому. И только теперь, к самому его концу, ветер с юга, что принёс в этот год небывалую для Севера жару, начал понемногу стихать. Зато Великая Эль, напившись солнца и тепла, заиграла необыкновенно яркими красками. Болота налились изумрудной ряской, расцветились кувшинками, синим аконитом, кровохлёбкой, белокрыльником и розовым дербенником. А северный лотос раскинул огромные листья, и его кроваво-красные цветы рассыпались по болоту, как звёзды.