всегда порадуют собою,
их ангел неба нам принес.
Цветы стоят и горделиво
несут улыбку в мир людей,
волшебной силою и льстиво,
сияют нежностью своей.
Благоухают розы долго,
коль примут на ночь ванну все.
От роз прекрасных больше толку,
они приблизят нас к весне.
Прекрасны розы совершенством,
мимозы солнышко дарят.
В каком-то сказочном блаженстве
все мысли тайные летят.
Пень
Вы стали пнем, покрытым мхом,
а все туда же.
Как будто в горле старый ком
на абордаже.
Все ручкой пишите стихи
без клавиш, кнопок.
В свои влюбляетесь грехи
под звуки стопок.
Все вспоминаете себя,
как вас любили.
Живете просто, не скорбя,
жизнь не пропили.
Но что-то скучно стало мне
от ваших басен,
оставлю вас наедине,
как старый бакен.
Пусть обтекает вас вода
с чужою тиной.
Забуду вас я навсегда,
стихи овином.
Седой Икар
Если вам исполнилось шесть-пять,
стать должны вы в жизни невидимкой,
под запрет попал театр опять,
и свобода стала легкой дымкой.
Украшение улиц не для вас,
старым нет в метро святого места,
в опере услышать могут бас,
только те, кто в возрасте невесты.
Льготы все закрыты до поры,
когда птицы будут плыть по морю,
словно вы забыли суть игры,
в возрасте, когда болеют корью.
Вот такие тяготы пошли,
типа: не ходи куда хотели.
Стали проповедники грешны,
словно прихожанки из борделя.
Дома все сидите те, кто стар,
дома, словно вы примерзли к стулу,
так диктует сам седой Икар,
и Москва уменьшилась до Тулы.
Шарлатанка
Шарлатанка осень разметала
золотые косы по земле,
а потом о счастье растрепала
всей своей березовой семье.
И волшебным действием с пеленок
золотистой праздничной порой
по листве прошелся олененок,
и листву насыпал он горой.
Что-то призадумались осины,
грустным стал осенний дивный сон,
как стволы сереют их лосины,
но смеются тихо в унисон.
Вот они осенние разломы,
яркие кленовые листы,
рядом безутешная солома
из травы, засохшей до весны.
Зеленеет вредная крапива,
все желтеют, зелена она,
словно на века напилась пива,
словно она вечная сосна.
Рабочий сон
Мне нравилось продумывать приборы,
не лестницы, не платья, только их,
из электроники на плате, как наборы,
не спит мой разум, и во сне ретив.
Всю жизнь была «конструктором от Бога»,
а в «6 и 5» сказали тихо: «Нет».
Теперь мечусь во сне, ищу пороги,
ищу себя на склоне женских лет.
Ищу, хожу, по фирмам, коридорам,
пытаюсь отыскать свой прежний быт,
я прохожу вдоль кульманов и компов,
никто меня не знает, труд забыт.
Я столько в этом мире начертила!
Но все труды остались за чертой
подписок, мол, не знаю, не юлила.
Научный труд без чертежей? Постой,
коль спишь, так спи, пришла святая старость,
не смеешь даже выйти со двора.
О, Боже мой! В своем уме? Так, малость.
Еще могла придумать. Жизнь добра.
Гений
Я благодушно почиваю
без славы, почестей, похвал,
я меньше все себя читаю,
и не пишу за валом вал.
Ушел мой вал девятый, суя
осталась с мыслями одна,
я зеленею словно туя,
слегка колюча, как сосна.
Короче ель пред вами, люди,
мой ствол уходит в небеса,
мои стихи никто не судит,
из прозы выросли леса.
Я благонравна, бесконечно
сама себя я не хвалю,
все мной написано сердечно,
я не писала во хмелю.
Я беспробудно трезвый гений,
поскольку я люблю КД,
конструктор я была без лени,
а стала старой, я нигде.
Море в апреле
В апреле прозрачное море,
синеет один небосклон,
Мой взгляд отдохнул на просторе,
Вот дюна огромна как слон.
Иду я прибрежным песочком,
шагаю навстречу волне,
не трогаю море носочком,
спокойна погода вполне.
Песочек весь светлый и мелкий,
приятно идти по нему,
Уходит он в море, где мелко.
Прохладно? Тепло? Не пойму.
Огромное светлое небо,
и солнце еще не палит.
Я съем бутерброд свой из хлеба,
он маслом и сыром залит.
Еще не проснулись отели,
еще нет палаток с едой.
Не все искупаться хотели,
Нептун не пускает седой.
Липы
Огромные, древние липы
цветут где-то там в вышине.
Аллеи прямые могли бы
быть вышиты на простыне.
По ним ходят прямо и косо,
по ним все дороги ведут,
то к клубу, где можно с откоса
смотреть на экран старых пут.
То прямо пройти до столовой,
в большой и загадочный зал,
с диетой до боли знакомой,
и гулкий как будто вокзал.
Пройти от статуй в белой кепке,
иль к корпусу с дивной водой,
и убраны в парке все щепки,
что падали в ветер волной.
И манит людей танцплощадка,
здесь ужин уходит за час.
Движения лечат нещадно,
но пары так редки сейчас.
Танцы
Танцует круто одинокий
мужик красиво.
Слегка подкачен, очень строгий
Все мысли льстивы,
но речь груба его прямая,
текст без извилин.
В июне нет покоя мая,
он сыч иль филин.
И я купила вдруг стекляшки,
пред ним блеснула.
Не понял мысли он без фляжки,
иль рядом Тула.
А он стоит перед глазами
уже неделю.
И песни льются голосами,
но нет Емели.
И танцы, танцы среди парка
вмиг потускнели.
А он ушел один под арку,
но вальс успели.
Пиво
Пиво из холодного стакана
выпью с воблой я наедине.
Время ощущаю чистоганом,
вижу твой портрет я на стене.
Здравствуй, мы не виделись три года,
облик твой как пиво на столе.
Знаешь вновь прекрасная погода.
Память как картошка вся в золе.
«Горько» кто бы нам сегодня крикнул,
теплым вновь становится стекло.
Помнишь наш костер и в небо искры,
время очень быстро утекло.
Годы пролетают как столетья,
пиво вновь нетронутым стоит.
Воблу ты любил сквозь лихолетья,
облик твой с портрета улетит.
Пиво из холодного стакана
стало теплым в солнечных лучах.
Вобла пролежала без изъяна,
где-то без меня и ты зачах
Шествие
На фоне зеленой весенней листвы
воздвигнуты новые зданья,
а в воздух направлены только стволы
орудий сквозь память сознанья.
Потоки людские идут по земле,
сменились давно поколенья.
И в каждой российской хорошей семье
войной были вырваны звенья.
И вот, словно память, портреты людей,
которых забрало в мир время,
портреты как отзвук былых новостей,
ведь выросло новое племя.
Идут и идут миллионы людей,
несут своих предков портреты.
Погибшие вышли из замка теней
и в мир выдают нам советы.
Чтоб были, чтоб жили, и чтобы росли
среди первозданной природы,
а память о прошлом в сердцах пронесли
сквозь время и веру в свободу.
Иней в мыслях
Стихи коварные создания,
порой идут сплошной рекой,
а то сплошное увядание,
как будто встали на покой.
Им все равно на снег и иней,
им нет ведь дела до судьбы.
А мир вечерний очень синий,
и мысли золушки грибы.
Но нет былых течений мысли,
они уснули навсегда.
Но я жива. В снегах зависли
деревья, ветви, провода.
Мне некому сказать спасибо,
мне некому писать люблю.
Уже другие все красивы,
а я одни бока кормлю.
Пошла на спорт, согнула ногу,
забыла талию согнуть.
Но я жива. Спасибо Богу.
Я мир по-прежнему люблю.
Неугомонность
Листва с осин почти не облетела,
еще березы стройные чисты,
а я опять сижу полдня без дела,
все потому, что мокрые листы.
Простите, листья влажные повсюду,
и дождь идет сквозь сутки напролет.
Конечно, не без дела. Я не буду
сидеть, смотря в оконный переплет.
Я напишу, исправлю и продвину
в сети себя. Куда и почему?
Куда-нибудь не всю, а половину.
Зачем мне суета, зачем? К чему?
А просто так, другого дела нет ведь,
меня списали, возраст мол, года.
Я не пою, не сплю, ведь не медведь я,
но я еще строптива и горда.
Пусть дождь идет, с зонтом я погуляю.
Пусть снег, мороз я выйду на крыльцо.
И солнце я люблю пусть на поляне,
где ветер обдувает мне лицо.
Шарф
В небе лампочка Луна,
холод запредельный.
Зимний вечер. Я одна.
Мир мой самодельный.
Не грущу или грущу.
За окном дорога.
Мысли в город отпущу,
буду недотрога.
Быт мой прост. Окно во двор,
снег в ветвях ютится.
Напишу красивый вздор,
можно прослезиться.
Снег искрится. Белый мир.
Шапки натянули.
Холод снежный мой кумир,
за окном вздохнули.
Не иду гулять в мороз,
детвора гуляет.
Шарф закрыл холодный нос,
пар лишь вылетает.
Проседь
Долгая зима сменяет осень,
солнце землю греть вновь не спешит.