Толстой подметил одну местную особенность: у Дворца дожей часто устраивали променады утром так как здание закрывает собою солнце и предоставляет тень. Ее прохладу аристократы предпочитали жаркому солнцу, чтобы пройтись, обсудить последние новости и продемонстрировать свое великолепие. Вечером же локация менялась в приоритете становились здания Прокураций теперь они дарили спасительную прохладу, столь желанную для великосветского моциона.
Не менее ценно свидетельство Толстого о Дворце дожей. По уверениям Петра, его при желании мог посетить любой здание было открыто, за исключением ряда помещений, например покоев дожа, по понятным причинам не предназначенных для чужих любопытствующих взглядов. Упоминание об этом могло зажечь огонь в глазах Петра Чайковского композитор приходил в восторг от Палаццо Дукале [5] и с подростковым любопытством изучил каждый его уголок, деталь, фрагмент. Некую память о Венеции он привез с собой в Россию прямиком из дворца правителей символа власти, могущества, богатства республики, находившей опору в мрачных тюрьмах по другую сторону моста Вздохов.
На площади же Сан-Марко Петр Ильич кормил голубей, что садились ему на руки и плечи, иной раз затевая шумную драку за пропитание. Композитору очень нравился этот милый ритуал, проводимый им во время ежедневных прогулок по piazza San Marco, на которой всегда что-то происходило.
Например, тут за столиком кафе «Флориан» любил сидеть Сергей Дягилев, учтиво и по-барски приветствуя проходящих знакомых бархатным «buongiorno». Его воспитанник Серж Лифарь вспоминал, что, только попадая в Венецию, основатель «Русских сезонов» становился похож на дожа-венецианца, примеряя на себя знатный благородный образ, как любимый костюм.
Затем великого импресарио сменил Иосиф Бродский, выбирая для принятия напитков кафе «Лавена», что совсем рядом с переливающимися на закате мозаиками собора. Про базилику Бродский говорил в документальном фильме, снятом в 1990-е годы, «Прогулки с Бродским»: «Сан-Марко чрезвычайно византийское сооружение, на которое налеплена готика и все что угодно. Это все вполне оправданно, потому что торговые и политические отношения Венеции с Византией на протяжении трех веков были чрезвычайно интенсивными».
Съемки сохранили разговор Иосифа Александровича с другом Евгением Рейном под портиками трехсотлетнего «Флориана» в компании с горячительными граппой и коньяком, где речь зашла об истории заведения. Бродский проронил: «Вообще, Флориан был хозяин этого кафе. Поэтому можно говорить у Флориана без всяких кавычек Ну, это начало восемнадцатого века самое старое кафе и, может быть, единственное сохранившееся. Декор совершенно феноменальный. Это надо посмотреть, между прочим В этом кафе на протяжении последних двухсот с лишним лет сидели все: Мюссе, Жорж Санд, Шопен я не знаю кто. Стендаль, и все как полагается. И кончается тем, что сидим в этом Флориане мы. И это, конечно, полный упадок, потому что мы тут сидим. Через сто лет, если все это выдержит, а я думаю, что все еще выстоит, будут говорить, что вот во Флориане сидели Рейн с Бродским».
Помимо них, гостями исторического кафе в разное время числились Казанова, Гёте, Шелли, лорд Байрон, Пруст, Бальзак, Александр Дюма, Эрнест Хемингуэй, Штраус, Катрин Денёв, Франсуа Миттеран, Игорь Стравинский, Мстислав Ростропович Они заказывали напитки, любовались интерьерами и смотрели через большие окна на главную площадь, столь любимую венецианцами, Сан-Марко.
По ней много гулял Федор Михайлович Достоевский, давно мечтавший о Венеции и грезивший блистательным детищем Адриатического моря. Серениссима вызванными восторгами заставила и его самого, и его супругу потерять чувство времени и даже забыть любимый швейцарский веер Анны Григорьевны в храме, посвященном Марку евангелисту.
Сраженная красотой, пара не сходила с площади Сан-Марко все дни, что провела в лагуне. Увлекали строгие Прокурации, многочисленные кафе, Часовая башня с золотыми звездами на ультрамариновом синем под надзором неизменного крылатого льва, застывшая квадрига [6] константинопольских лошадей, триумфально выставленная напоказ на фасаде базилики, громада Дворца дожей, где Федор Михайлович отметил невероятную красоту потолка, созданного в эпоху Возрождения лучшими творцами республики. Особенно запала в душу Достоевскому тонущая в роскоши базилика Сан-Марко ее волнующий полумрак, узорчатый ковер под ногами, смотрящие в вечность византийские лики и всполохи золота на округлых поверхностях стен. Писатель часами рассматривал арабско-готическую архитектуру, любовно удочеренную Венецией у Востока и Запада, разноцветные драгоценные камни, безмолвные статуи и украшающие стены гладкие блестящие сюжеты.
Также в соборе любил бывать Петр Вяземский поэт, публицист, венецианские стихи которого весьма ценил Иосиф Бродский. Он скрывался в золотом мраке каменной прохлады от плавящей воздух летней жары, совмещая это с любованиями несметными богатствами, накопленными за века. Увиденное в ставшем любимым городе отразилось в стихотворении «Венеция» (1853 год), где мелькает и главный архитектурный ансамбль:
Мозаики Сан-Марко вызывали любопытство не только у Достоевского, но являлись источником вдохновения и для живописца Михаила Врубеля, что решил снять копии с них и с их венецианских сестер на острове Торчелло во время своего пребывания в Серениссиме в 1884 году.
Исторические изображения оказали огромное влияние на создаваемые им образы для иконостаса Кирилловской церкви в Киеве.
И хотя первоначально планировалось приступить к созданию именно там, художник предпочел для большей концентрации и плодотворности работы отправиться на зиму в Венецию к великолепному христианскому наследию Византии. Где, будучи так близко к духовности и красоте, невозможно отвлечься от создания шедевров.
Врубель подошел к делу основательно: много сидел над образами на тяжелых оцинкованных досках в снятых комнатах палаццо на Сан-Маурицио, с росписями на стенах и лепниной под потолком. Для вдохновения он периодически выходил в музеи и церкви, осматривал творения венецианской живописи, плавал на острова, исследовал каналы, а по вечерам устремлялся на прогулки в сторону площади Сан-Марко.
Не остался равнодушным к мозаикам базилики и живописец с большим именем Василий Суриков, автор знаменитой «Боярыни Морозовой» и «Утра стрелецкой казни». Особенно ему понравились изображения сакрального сюжета сотворения мира с Адамом и Евой, находящиеся на потолке коридора. При всей важности момента священной истории Василий отмечает некоторую простодушность, наивность и доступность изложения, понятную каждому. Одновременно искренне восхищается цветом и признается, что никогда ранее не встречал той психологической истины, которая столкнулась с ним лицом к лицу в старинном храме на венецианской земле.
Впрочем, исполин в честь святого Марка кажется ему родным, напоминая общим впечатлением Успенский собор Московского Кремля, которому Суриков безоговорочно отдает предпочтение. Однако добавляет: «Я всегда себя необыкновенно хорошо чувствую, когда бываю у нас в соборах и на мощеных площадях их: там как-то празднично на душе; так и здесь в Венеции. Поневоле как-то тянет туда»[7].
Незабываемые эмоции вызвал собор и у Виктора Васнецова, прозвавшего его «дивным византийским стариком». К нему, по-восточному золотому, царственно спокойному, по-детски сказочному, пустившему корни в Венеции с XI века, и к Дворцу дожей с ажурной колоннадой и могучими окнами художник радостно бежал на свидания дважды в день, пока гостил в Венеции. Особенным чувством он проникся к главному покровителю города евангелисту Марку, имя которого бесконечным эхом до сих пор звучит по всей Венеции. По окончании путешествия покидать седых старожилов площади, что сплелись воедино с историей, львами и вековыми камнями, оказалось мучительно. Васнецов прощался с ними, словно с живыми и ставшими уже дорогими людьми преклонного возраста, испытывая жалость и тоску от предстоящей скорой разлуки.