Сержусь? Что вы хотите сказать? ответил он, рассмеявшись в удивлении.
Она не отвечая повесила трубку. А теперь был последний вечер, у него было еще двенадцать минут времени три уже прошло, и они стояли на теннисной площадке в резком свете прожекторов, около которых вились, стукаясь о стекло мохнатыми головками, ночные бабочки.
Надеюсь, вы хорошо доедете, вежливо сказала Эвелина.
Уверен, что да. Я напишу вам из Парижа. Он знал что женщины обожают получать письма.
Нет, пожалуйста, не пишите.
Не писать? Почему нет?
Потому что я хочу покоя. сказала Эвелина.
Это звучало не очень вежливо, но может быть она неправильно выразилась. Ей не всегда легко было объясниться по-английски. Она в ожидании посмотрела на него.
Что, все американцы такие, как вы? спросила она.
В каком смысле?
Такие прекрасные.
Она сказала, прекрасные вместо, красивые и это рассмешило его.
Нет, само собой я совершенство красоты на всю Америку, ответил он очень серьезным тоном и тут же расхохотался. Но во всяком случае у вашего мужа очень хорошая внешность, вежливо прибавил он.
Да, ответила Эвелина.
Они в молчании вышли из света прожекторов и пошли к озеру по усыпанным гравием дорожкам, лежавшим между тщательно подстриженными лужайками. У берега квакали лягушки. Тут было совсем темно, видна была лишь дорожка, которая вела дальше, на луга. В домах на противоположном берегу озера светились огОнки. На лежавшем под ними озере раздавались какие-то собственные звуки: плеск весел, подавленный смех, журчанье воды.
Они плавают в темноте, сказала Эвелина.
Он внезапно заметил, что она дрожит, до тех пор он не обращал на это внимания.
Вам холодно?
Нет.
Теперь они были под ивами, на самом берегу. Он протянул руки в темноту и молча обнял ее. Он снова был поражен пылкостью ее ответа. Американки и даже француженки были совсем другими. У него чуть-чуть закружилась голова, когда ее рот наконец открылся под его губами. Он выпустил ее и оглянулся, он не любил целоваться стоя. Теперь его глаза уже привыкли к окружающей темноте, и он мог разглядеть очертания маленькой купальни он, чувствовал запах свежей краски, дегтя, воды. Он потянул Эвелину в сторону купальни и ощупью нашарил задвижку. Она открылась, ржаво щелкнув. Внутри было душно и совершенно темно. Франк подвел Эвелину к узкой скамье. Он целовал ее как одержимый и сам удивлялся себе, чувствуя биение собственного сердца. Рука Эвелины скользнула под его смокинг и легла на колотившееся сердце. «Совсем, как Лидия», подумал он в полузабытьи Лидия, девушка с оливковой кожей и черными вьющимися волосами, горничная в доме его деда в Новом Орлеане, была его первым приключением. Ни в одном из своих многочисленных любовных похождений он не мог найти примитивного очарования первого, полного сознания вины, запретного объятия. Страстная наивность Эвелины напомнила ему сейчас об этом. Он сделал неловкое движение, и рука Эвелины исчезла с его бешено бьющегося сердца.
Теперь вы должны идти, сказала Эвелина, находившаяся на расстоянии, где-то в темноте.
Невозможно как я могу уйти теперь от вас, ответил он еле дыша.
Он подождал, но Эвелина молчала и не возвращалась к нему. Теперь он услышал, как ровно капала где-то вода. «Может быть здесь, на стене висят мокрые купальные костюмы», подумал он вполне разумно. Эвелина шарила по стене, ища задвижку.
Послушайте! сказал он задыхаясь, поезжайте со мной в Париж. Хотите? Пожалуйста вы должны.
Но это совершенно невозможно.
Почему? Париж так близко. Вы можете вернуться на аэроплане
Эвелина открыла дверь. Бледное мерцание весеннего неба наполнило прорез двери. Лицо Эвелины было как бледное пятно в темноте.
Leb wohl сказала она по-немецки.
Он пригладил волосы и механически смахнул пудру с лацкана. Буря, поднявшаяся в его крови, утихала глубокими, медленными толчками, она отливала у него от сердца. Он поглядел на светящийся циферблат своих ручных часов. Вытащив сигаретку, он закурил ее и, при свете спички, яснее разглядел время.
О, Господи, пробормотал он и последовал за Эвелиной.
Идите вперед, сказала она, закрывая за ним дверь.
Он погладил ее по голове. Его охватила жалость к ней. У нее был такой трогательный вид в ее беленьком платьице, и она так улыбалась. Он хотел было снова обнять ее, но она высвободилась и подтолкнула его вперед по узкой дорожке. Перед ними был клуб, снова раздавалась танцевальная музыка. Теперь в маленькой зале, которую они пересекли, танцевало лишь несколько пар. Франк кивком головы попрощался с несколькими людьми, с которыми познакомился за это время. Он попытался взглянуть на себя в одно из стенных зеркал, мимо которых они проходили. Он не был совершенно уверен, не растрепаны ли его волосы. Эвелина выглядела спокойно и сонно, ничто не выдавало маленькую сцену, только что разыгравшуюся в купальне. Франк впервые заметил, что у нее есть несколько веснушек. Она была бледнее обычного. Ее рот казался больше и глаза темнее.
Мистер Данел хочет попрощаться с тобой, сказала она, остановившись за стулом своего мужа в карточной комнате.
Дросте сразу положил карты и вежливо встал, стараясь подыскать правильное английское выражение, чтобы попрощаться.
Auf Wиedersehen, сказал Франк, пустив в ход два из пяти немецких слов, которые он знал, и пожал Дросте руку.
Один из четверых игроков в бридж, казалось, был раздосадован помехой. Это был старый джентльмен с остренькой белой бородкой. Франк посочувствовал ему.
Кто отвезет Данеля на вокзал? осведомилась Марианна, стоявшая в углу со стаканом оранжада.
Я возьму такси и доеду до Шарлоттенбурга.
Глупости. Я довезу вас, сказала Марианна.
Но, между прочим, времени терять нельзя.
Тогда живей. Пронто, пронто! Бежим! Поедешь с нами, детка?
Не знаю, прошептала Эвелина и пристально посмотрела на мужа.
Ее рука лежала на спинке его стула, а он весь погрузился в разглядывание своих карт.
Ландсгерихтсрат не возражает. Идем, Данел. Мы едем.
Автомобиль Марианны, сердитый, фыркающий маленький зверек, стоял на усыпанной гравием аллее около клуба. Они втиснулись в него, Франк между обеими женщинами. У Марианны были острые, резкие духи. Франк осторожно вдохнул их.
Детка выглядит совсем усталой, сказала Марианна глубоким, решительным голосом.
Автомобиль катился уже дребезжа мимо фонарей Грюневальда.
Вы утомили Эвелину. Ей вреден американский темп.
Глупости, Марианна, отозвалась Эвелина из своего угла.
Может быть она утаила от вас, что с ней нужно обращаться осторожно. Ей трудно далось рождение младенца. С тех пор она все еще не совсем оправилась и у ландсгерихтерата есть основание беспокоиться.
У вас есть ребенок? с удивлением спросил Франк.
Эвелина только кивнула в ответ, и Марианна ответила за нее.
Двое. Двое диких, всеразрушающих буяна, которых я просто обожаю. Она завернула за угол.
Я обращался с фрау Дросте с величайшей осторожностью, не так ли, сказал Франк.
Его рука была протянута за спиной Эвелины, чтобы в маленьком автомобильчике было больше места. Его мысли перескочили с детей Эвелины, на ее мужа.
Каким это удивительным титулом вы величаете господина Дросте, спросил он.
Ландсгерихтерат, сэр. В этой стране это означает род верховного судьи. Дросте один из самых молодых среди них. Он восходящее светило, и перед ним блестящая карьера.
Франк не нашелся, что ответить на это. Рyкa Эвелины украдкой приблизилась к нему и легла в его руку.
Какая жалость, что вы должны были уехать так скоро, сказала Марианна. Что заставляет вас так торопиться в Париж?
О, обычная вещь дела.
Что за дела, разрешите спросить? Может быть вы один из тех знаменитых магнатов индустрии, о которых читаешь такие удивительные истории в газетах? спросила Марианна.