Правильно она решила молчать. Лиза вдруг представляет себя на месте этой несчастной женщины доказывающей свою правоту, умоляющей не вызывать скорую. Нужно гнать от себя эти мысли. Спокойная жизнь, поменьше эпизодов и ничего, что могло бы поставить под удар бабушкино благополучие.
Получившиеся порционные стопки по одной на каждого нового мальчика Лиза сворачивает пополам и раскладывает в шкафу. Она почти успокоилась, но, когда сзади рявкает дверь и стонет кресло у стола, она все равно вздрагивает и замирает на секунду, однако почти сразу продолжает свое размеренное движение. Стройные ряды чистых мертвых вещей что может быть лучше?
Лиза слышит, как Владимир Сергеевич выдвигает и задвигает ящики, будто ищет что-то, и вдруг говорит ей:
Лиза. Во-первых, следует здороваться. Во-вторых, до приема час, а ты все еще не закончила. Как это понимать? Мне необходимо остаться одному, подготовиться к приему. Ты и сама видишь, какая у меня непростая работа нервная, требующая больших энергетических затрат. Так что отправляйся давай отсюда, простынки можно как-нибудь в другой раз поперекладывать.
Лиза аккуратно убирает в шкаф последнюю стопку и оборачивается, чтобы уйти. Владимир Сергеевич сидит за столом и сосредоточенно откручивает ручке голову.
Здравствуйте, Владимир Сергеевич, приветливо говорит она.
Он велел поздороваться. Лиза вежливая. Лиза знает, как себя вести.
Здравствуй, Лиза, бесцветным эхом отзывается он.
Кстати, говорит она и сама замирает от своих слов. Лиза знает, что вы делаете, Владимир Сергеевич. Что вы делаете. Знает, да. И полиция. И полиция знает. Знает, что вы делаете с мальчиками, Владимир Сергеевич.
Владимир Сергеевич смотрит на нее внимательно и спокойно, не шевелясь. Даже ручка успокоилась и застыла в его руках. Когда Лиза замолкает, он тихо говорит:
Присядь-ка. Что это ты такое говоришь?
Но Лиза не хочет садиться. Она не хочет больше притрагиваться ни к одной вещи в этой комнате. Ее опять укачало и вот-вот вырвет, а это совсем сейчас некстати.
Лиза остается стоять. Она стоит и молчит, глядя в пол. Владимир Сергеевич тоже встает. Но потом садится снова.
Объясни-ка мне, Лиза, что вообще происходит.
Дети, Владимир Сергеевич. Ваши пациенты. Мальчики. Вы делаете с ними то, чего не должны делать. Это неправильно. И полиция тоже так считает.
Лизе кажется, что, если она будет всякий раз упоминать о полиции, это придаст веса ее обвинениям.
Конечно, когда полиция уже в курсе, какой смысл все отрицать? Владимир Сергеевич очень умный. Он поймет, что все серьезно. И очень упростит всем дело, если сейчас же сознается. Лиза проводит его к Мите. А Митя знает, что делать. И тогда Митя никогда больше не будет говорить Лизе, что вещи могли обмануть.
Лиза тихонько смеется.
Лиза, милая, ты с ума сошла? зеленовато говорит Владимир Сергеевич, расслабляя узел галстука. Как тебе такое только в голову пришло? Я тебя как-то обидел? Или Яся?
При упоминании о Ясе Лиза морщится:
Нет, Яся Васильевна совсем ни при чем. И Лиза ни при чем. Это всё вы. Вы делаете с мальчиками неправильное.
Владимир Сергеевич встает за кресло и опирается на его спинку. Под весом Владимира Сергеевича кресло покачивается на разъезжающихся колесиках, вот-вот упадет.
Это кто тебе такое сказал, Лиза?
И полиция знает, что вы это делаете. Лиза им сказала. Полицейские в курсе, отвечает Лиза.
Владимир Сергеевич чуть повышает голос, будто разговаривает с кем-то, кто неважно слышит:
Кто? Кто тебе сказал, Лиза? С кем ты говорила?
Лиза морщится и отступает на пару шагов. Слишком громко.
Лиза ни с кем не говорила. Никто ей не говорил. Лиза сама узнала.
Руки Владимира Сергеевича, сжимавшие спинку кресла так, что тонкой светлой коже становится больно, внезапно разжимаются.
Сама? Вот как? мертвым, как простынки из химчистки, белоснежным тоном спрашивает он.
Лизе вдруг хочется объяснить ему. Доказать, чтобы он понял и испугался. Чтобы он прекратил быть таким спокойным.
Это ваш массажный стол Лизе сказал, Владимир Сергеевич. На столе пятна. И волосы. Волосы мальчиков. И ваши. Но не с головы. И новые царапины. Кожа на столе процарапана. Снова. И ваши инструменты, Владимир Сергеевич И еще массажные простыни для стирки там кровь и снова пятна, такие, особые пятна. Вы знаете, какие это пятна. Да, пятна. Да Очень грязные простыни. Кровь и пятна. Мало крови. Круглые маленькие пятнышки крови. И другие пятна, не круглые. И побольше. Светлые. Жесткие. Вы знаете. Они еще пахнут так по-особому. Да. И волосы. Разные и детские, и взрослые. Ну, вы понимаете, волосы с гениталий. Они такие, короткие или длинные, но все как бы перекрученные, их не спутать. А еще ремни и серые резиновые ленты. И презервативы. Использованные. Лиза знает, Владимир Сергеевич, знает, что вы делаете. И полиция
И полиция тоже знает, что ты работаешь у меня уборщицей и увидела на моем массажном столе волоски и пару царапин, на простынях пятна, а в моем семейном доме нашла использованные презервативы? вдруг перебивает Владимир Сергеевич.
Да! Лиза с облегчением выдыхает. Наконец-то им удалось понять друг друга.
То есть, Лиза, вещи в моем доме убеждают тебя в том, что я маньяк, и ты сообщила об этом в полицию?
Не маньяк, Владимир Сергеевич! Маньяки это кто убивает всех подряд. А вы просто педофил. Педофилы насилуют детей, дружелюбно поясняет Лиза. Согласно опубликованной статистике.
Придержи пока статистику. Получается, я педофил и об этом тебе рассказали вещи, верно?
Совершенно верно!
Наконец-то до него дошло! Лиза испытывает облегчение.
Но ведь ты хорошо работаешь, Лиза, так?
Лиза снова морщится она не понимает, чего он от нее добивается. Но говорит как есть:
Да, Лиза очень хорошо работает.
И ты, конечно, убрала с моего стола и пятна, и волоски? Презервативы выкинула, разумеется, так? К чему такое хранить? И простыни ведь ты выбрасываешь то, что невозможно отстирать? А остальное отстирывает химчистка, и ты за этим следишь? Или ты вдруг разленилась?!
Как это разленилась? удивляется Лиза. Конечно, Лиза сразу все убирает и моет. А некоторые простыни нельзя отстирать, приходится выбросить, да, извините.
Это значит Знаешь, что это значит, Лиза?
Лиза ничего не понимает, она совсем запуталась.
Ей странно, что Владимир Сергеевич не испуган: он даже не сердится, а отчего-то улыбается.
Лиза вдруг вспоминает. Какой это был эпизод? Тысяча сто двадцать третий, точно. Она сидит на последнем ряду высоченной аудитории-амфитеатра и быстро записывает в тетрадь цифры, которые выскальзывают из-под руки профессора и приземляются на доску.
Время от времени от ее головы, плеч и груди отскакивают небольшие бумажные шарики и падают на парту и на пол вокруг нее. После каждого очередного попадания по рядам прокатывается сдавленное хихиканье, а ее ручка пугается и вздрагивает: все страницы испещрены росчерками поверх ровных рядов цифр, так что ей потом приходится переписывать всё в специальную домашнюю тетрадь.
Но если отвлечься от этой необходимости, которая помогает, кстати, находить ошибки в рассуждениях профессора, то в происходящем даже можно найти красоту как будто град прошел прямо над Лизой, и теперь вся парта усеяна неровными белыми зернами. И если бы не смех вокруг, который сбивает ее с толку, можно было бы мириться с этим и дальше
Она не знает, что он хочет сказать. Она мотает головой.
Это значит, детка, что ничего не было, говорит он.
Как это не было? Вы не сознаетесь?
А в чем я должен сознаться? Что у меня работает добросовестная девушка? Что она идеально делает уборку? Владимир Сергеевич снова усаживается, откидывается на спинку кресла и смеется будто рассыпает голубые электрические искры. И искры эти, как белые бумажные шарики, ложатся вокруг Лизы и замирают.