Этот предок графов Кентских служил вместе со знаменитым капитаном Дрейком во флоте Елизаветы Английской и, по слухам, упорно поддерживаемым семьей, был даже одно время дорог ей не только как бравый моряк. О другой стороне жизни Кента его родственники не очень любили распространяться, уверяя, что никакой достоверной информацией не располагают. Но семейные архивы, даже частично уничтоженные, неумолимо свидетельствовали о том, что родоначальник был самым настоящим пиратом. Берти и Джеймс порой затевали ожесточенные споры по этому вопросу, и Изабель всегда с интересом прислушивалась к их яростным обсуждениям событий, которые произошли несколько веков назад. Джеймс как историк имел преимущество в спорах, но Берти лучше владел собой и нередко выходил победителем. Разгоряченный Джеймс мрачнел и становился точь-в-точь как изображение его предка на портрете. Изабель даже становилось немного страшно, она и не думала, что внешнее сходство может передаваться сквозь века.
— Я рада встрече с тобой, достопочтенный Перигрин, — произнесла леди Элизабет после минутного замешательства.
Судя по блюдцу, мятежный дух этого самого графа Кентского по прозванию Перигрин Кент находился сейчас в гостиной Аркрофт-Хауза. Леди Элизабет растерялась. Все приготовленные вопросы вылетели у нее из головы. Несмотря на выдержку, она беспомощно огляделась по сторонам, надеясь, что кто-нибудь придет ей на выручку. Ее ожидания оправдались.
— Правильно ли я понял легенду, Перигрин? — прозвенел в тишине напряженный мужской голос.
Изабель не сразу поняла, что это Берти. Она с изумлением посмотрела на него. Лицо графа Кентского изменилось до неузнаваемости. У губ залегла жесткая складка, глаза были устремлены на алфавит, словно от этого клочка бумаги зависела его жизнь.
Стрелка дернулась и указала на «да».
— Сбудется ли предначертанное? — продолжал спрашивать Берти.
Изабель обменялась тревожными взглядами с Джеймсом. Что Берти имеет в виду?
— Да, — вновь указало блюдце.
Получив дважды положительный ответ, Берти с облегчением откинулся на спинку стула. Напряжение на его лице спало.
— Пожелайте нам что-нибудь, сэр, — вдруг вмешалась в разговор с духом Леонарда.
Она была предупреждена, что, беседуя с потусторонними силами, необходимо придерживаться определенного порядка, но ей захотелось рассеять атмосферу напряженности. Берти своим странным поведением и дурацкими вопросами всех выбил из колеи. Не стоит превращать спиритический сеанс из шутки в нечто серьезное и страшное!
— Берегите бриллианты, — медленно вывело блюдце и затихло.
Тут же погасли все свечи, и гостиная погрузилась во мрак. Где-то вдалеке сильно хлопнула дверь, и словно сквозняк пронесся по комнате. Кто-то из женщин, кажется баронесса, слабо пискнул. Изабель изо всех сил вцепилась в руку Джеймса. Так приятно ухватиться за что-то надежное и реальное в тот момент, когда иррациональный страх захлестывает разум. Но внезапно Изабель осознала, что вместо теплой руки Джеймса она держится за чье-то ледяное запястье и нестерпимо холодные пальцы уже массируют ее ладонь, пробираясь выше по руке. Изабель закричала что есть мочи, рванулась подальше от этой отвратительной руки и тут же потеряла сознание.
2
— Нет, опять не так. — Руки мадам Ламож бессильно повисли. — Мы бьемся уже более двух часов над этим, Мэгги. Соберись. Ты сегодня на редкость невнимательна, а ведь времени у нас осталось очень мало. Повторяй за мной...
Лицо мадам выражало бесконечное терпение, хотя по ее виду нельзя было сказать, что она обладает этим качеством.
Наоборот, лицо и фигура этой женщины говорили о несгибаемом характере и неукротимом нраве. Среднего роста, с широкими плечами и резкими, порывистыми движениями, она вполне могла бы сойти за суфражистку начала века, боровшуюся за права женщин. Добавьте к этому широкое скуластое лицо, щедро разлинованное морщинами, крупный нос, вечно сжатые в одну линию губы и нахмуренные кустистые брови, и вы получите довольно неприятную картину.
Даже странно, что при столь непривлекательной внешности мадам Ламож отнюдь не производила отталкивающего впечатления. Возможно, дело было в девичьей грации, неожиданно появлявшейся в нескладном теле мадам, или в приветливой улыбке, озарявшей ее лицо, когда она считала нужным приободрить собеседника, или в ее голосе, необычайно звонком и сильном, которым она владела в совершенстве. Что бы мадам ни говорила, нельзя было не заслушаться переливами ее голоса, который напоминал о сиренах древности, завлекавших моряков чарующим пением в пучину вод. Увы, в отличие от сирен мадам Ламож петь не умела совсем. И если голос, этот великолепный дар Божий, никогда не подводил ее, то слух мадам был далек от совершенства. Она вполне сознавала этот недостаток и никогда не пыталась петь. Тем более что средств для заманивания душ человеческих в пучину у нее и без пения было предостаточно.