Конечно же, я обсуждала эти темы с подругами, но не всегда позволяла себе абсолютную честность. В результате и они не раскрывались передо мной по-настоящему. Делая хорошую мину при плохой игре и притворяясь, будто у нас все под контролем, мы все как одна упускали из виду факт, что плывем в одной лодке. Отсутствие общей терминологии и устоявшихся определений, нужных для обмена опытом, делало нас разобщенными, неуверенными, полными тревоги и стыда. Так вот, больше это не повторится! Я здесь, чтобы похрустеть шеей, расстегнуть лифчик и дать этому периоду название.
Вариантов, официальных и неофициальных, приходило на ум множество. Вначале шуточные: «матереть или не матереть», рулетка «Яйцеклетка», проблема фертоэнергетики, овулопаника. Есть «деревенские»: веяние (как при отделении зерна от мякины); лакуна (промежуток или пространство между тканями и органами); Рубикон (река, которую, кажется, невозможно перейти); сумерки (волшебное время между светом дня и темнотой). Есть латинские: reortempus время решения, procogravidum отягощенность сомнениями, quasitinciens быть беременной вопросами. Есть и немецкие: Schwangerfast быть почти беременной, Wechselperiode трансферное окно, Trockenlegen перепеленывать и пересыхать. Все они годные, каждый лучше, чем ничего. И ни один не вызывает ассоциации с душащей, ползучей, непонятной природой этого зверя. В итоге, как при классификации какого-нибудь вновь открытого цветка или злостной сорной травы, я называю его «потоком» физической и эмоциональной трансформацией, которая произрастает на почве «годов паники». В ландшафте «поток» означает течение воды; в наших телах это выброс крови; в физике это состояние постоянных перемен.
«Поток» это конкретный процесс, провоцируемый биологией, обществом и политикой, который гонит столь многих из нас по «годам паники», как ну, как одержимых!
«Поток» это промежуток между отрочеством и серединой жизни, в котором женщины утрачивают искусственно выстроенный контроль над жизнью, сталкиваются лицом к лицу с проблемой фертильности и создают новую идентичность.
У вас в руках анатомия моих собственных «годов паники». Это не учебное пособие из серии «как найти настоящего мужчину», «как устроиться на идеальное рабочее место», «как научиться любить себя», «как забеременеть» или «как лучше воспитывать ребенка». Это книга о том, что происходит, когда решаешь начать взрослую жизнь и задумываешься, следует ли родить ребенка, хочешь ты этого сама или потому что тебе внушили, якобы женщина должна хотеть ребенка, и вообще, сможешь ли родить его, если попытаешься. Она о попытках наладить карьеру, прежде чем смыться в отпуск по беременности и родам. О жажде стабильности в то время, когда компания подруг и друзей раскалывается на «родителей» и «не-родителей». О поисках не только любовника или любовницы, но и потенциального родителя теоретического ребенка. О фертильности, гендерном неравенстве и социальной стигме. Она о том, почему ты занимаешься «панической математикой»: если познакомишься с человеком и будешь с ним встречаться год, и если потребуется два, чтобы забеременеть, но надо получить вот эту работу, и если месячные начались в тринадцать, а яйцеклетки у мамы кончились в сорок И так до тех пор, пока разом не бросишь считать и не задашься голым, откровенным и бесконечным вопросом: кто я такая и чего хочу от жизни?
Она о втором подростковом периоде, который крутится не вокруг месячных и растущих грудей, а отращивает самоосознанность, зрелость и серьезность. Так что, имея в виду более широкую мысль, что данный период вообще заслуживает признания, лично я ставлю себе целью рассказать о собственном, поскольку он уже начался и до сих пор не закончился. Я рассказываю, как превратилась из патологически боявшейся обязательств одиночки в состоявшуюся мать в обуви на плоской подошве, пройдя через сердечную травму, отжимания, запах обувного крема, поездку в монастырь (женский), лето в Берлине, беременность, роды, одно автобусное окно, которому здорово не повезло, и многое-многое другое.
Объясню, как «поток» воздействовал на дружеские и любовные отношения, на мою среду, сознание, работу, способность шевелить собственным телом. Впервые в жизни я даю «потоку» название и прохожу через него шаг за шагом.
* * *
В моем случае «годы паники» начались на домашней вечеринке в гостях у друзей в Ливерпуле. Я приехала туда в серебряном платьице и стояла в обветшалой кухне покойной владелицы дома, жилец которой убрал урну с ее прахом в угловой буфет и набросил коврики поверх сгнивших половиц. У меня была задержка длиной в месяц, и я просыпалась в половине пятого почти каждое утро с привкусом страха и дурноты во рту. Я оставила бойфренда, чтобы навестить друзей. Окидывая взглядом ту зеленую кухню, я боролась с мыслью, которая неделями тихонько лежала-полеживала под прочими мыслями и событиями: я могу быть беременна. Я не хотела этого. Не так, не сейчас. Я не хотела, чтобы меня загоняли в ловушку. Я поняла это с такой беспощадной ясностью, которая меня испугала. Тело говорило еще до того, как осознал разум: я несчастлива. Моя утроба подала сигнал пожарной тревоги, и вот теперь я смотрела, как она полыхает. Месяц спустя я осталась одна не беременная (как выяснилось), сидящая в забегаловке в Уолтемстоу и отмечающая двадцать восьмой день рождения в одиночестве, если не считать общества чашки растворимого кофе.
Лишившись якоря в виде партнера, я очертя голову ринулась в мир работы, вечеринок, пота, дедлайнов, бега, путешествий и сигарет. Не имея противовеса любви, зато обладая взрывными амбициями молодой журналистки, я обнаружила способность говорить «да» чему угодно и всему на свете. Более того, чем больше соглашалась, тем меньше приходилось думать. В течение целого года единственным профессиональным правилом было говорить «да» в ответ на абсолютно любое задание, какое только давали. А еще я занималась кемпингом и сексом с мужчинами, которые не могли любить меня и которых не могла любить я, писала статьи в газеты, на названия которых едва ли не молилась всю жизнь, плавала на продуваемых ветрами побережьях, изливала в статьях всю душу, спрашивала себя, действительно ли хочу ребенка, днями напролет плакала перед месячными, шила одежду, выступала на радио, стригла волосы и слушала любимую музыку.
Однажды утром, в рябой серости не до конца пробудившегося сознания, я проснулась, ощущая на языке знакомый привкус словно обрывки песни, которую пела когда-то в школе. В собственной спальне, под собственными фотографиями, на собственном постельном белье, пахнувшем собственным стиральным порошком, я наконец вспоминала, кто я есть.
Это, конечно же, прекрасно. Только мне было тридцать, и подруги, которые до тех пор ели тосты и пили чай вместе со мной, бренча сердечными струнами и смеясь в лицо времени, внезапно похватали сумочки и были таковы: бойфренды, дома, кольца в честь помолвки, свадьбы, беременности, младенцы. Шла гонка против времени, против наших тел, против полураспада сперматозоидов и, неизбежно, друг против друга. Я знала что у моей матери менопауза началась рано в сорок лет и поэтому, вероятно, я унаследовала меньше «плодотворного» времени, чем сверстницы. Дедлайн грозил раньше. В результате «годы паники» были особенно напряженными, спринт к защищенности более актуальным, потребность взять себя в руки экстремально настоятельной. И все же я каким-то образом прослушала объявление об отправке и даже не купила билет. Люди, которых я любила больше всего, ускользали от меня, в то время как я оставалась позади, глотая пыль.