Борис Алмазов
Поход на полночь. Александр Невский
Глубокий взгляд на исторические события, видящий их внутренний смысл и дальнейшие перспективы, недоступен народной массе. Народная масса видит перед собой лишь внешние факты и непосредственно на них реагирует. Она может лишь подсознательно понимать и ценить путь своих вождей, подобных св. Александру, которые исполняют ее скрытую и для нее самой неосознанную волю, но на тех путях, которые вызывают ее сопротивление. В этом есть глубокая трагедия истории. Из народа выходящие, народную сущность утверждающие и сознающие, отдельные великие люди творят подлинную волю народа среди сопротивления народа. Они живые камни, на которых создается история народа. Они наиболее всех народны. Они получают народное признание и любовь на каких-то особых, неосознанных путях, именно как наиболее ярко осознавшие и воплотившие национальную волю. Но их жизнь полна непонимания и открытых мятежей. Они всегда одиноки.
Н.А. Клепинин. «Святой благоверный и великий князь
Александр Невский»
YMKA-PRESS, Paris, 1928
Пролог
«Пришли народы незнаемые»
(1223 г.)
1.
За Днепром служилые черные клобуки донесли, что видали маячивших на холмах и возвышенностях чужих всадников народа незнаемого. Одного словили. Видом он был преужасен: гололоб, безбород, лицо имел плоское и будто внутрь продавленное, нос короткий, глаза безбровые и такие узкие, что не разобрать, как он и смотрит-то. Тело имел широкое, и на взгляд совсем без шеи, руки и ноги короткие. Поначалу то, когда издали, смотрели, и вовсе решили, что он без ног. Потому иные сказывали, что сие зверь Китоврас, не то лошадь подбрюшье то конское, не то человек. Но как попали в но стрелою, так он и развалился: конь отдельно, человек отдельно....
Старший воевода Александр Попович велел пленника привести в свой шатер. Но привести оказалось невозможно ранен трудно, уже глаза заводил. Принесли. Поставили носилки у ног воеводы.
Воевода Александр внимательно рассмотрел «воителя грозна». Мелкорослый, на вид тщедушный. Лик имел страховидный, но подобные лица попадались и среди половцев, особенно тех, что последнее время, откуда-то издалека приходили. И не гололоб природно, а прическа диковинная на голове его: середина головы брита, как лысина, а на висках и да затылке четыре косы тонкие длинные насаленные. Волос черен и груб, будто конский хвост. Лицо с желтизной, а теперь уж и в темных пятнах подглазий, с синюшными губами видать кончается жизнь в таурмене, мунгале или как там его
Александр рядно, коим покрыт раненый, приподнял, да скорее обратно покрыл. Все кишки наружу и ребра ломанные, как у рыбы гниющей, наружу торчат. Видно, как сердце бьется.
Фу, глядеть приторно сказал крещеный половец Антипа, тот, что и взял пленника. Добить его, что ли?
Надо бы, допрежь сего, распытать,
предложил сотник половцев Ратмир.
Да он уж кончается. Толку с него
Александр опытен прикинул: жизни в таурмене осталось часа на два:
Да и кто ж его собачье наречие ведает? Как распытать-то? Так что, Антипа, взял ты языка, а язык сей немым явился, сказал он по-кыпчакски.
И тут все увидели, как у раненого расползлись в улыбке губы.
Ого! зашевелились, посунувшись к носилкам, половцы: Никак он нашу речь понимает! Ну-ко!
Антипа немилостиво вывернул таурмену веко. Черный глаз, без мертвенной пленки, глядел осмысленно.
Жив. Ай! Жив. Допросить можно засуетился Антипа: Ай-е! Жив!
Раненый открыл глаза и так глянул на Александра и воевод, что те невольно отшатнулись. С трудом, ворочая языком, он что-то проскрипел, будто каркнул, и плюнул в склоненные над ним лица. Кровавый плевок попал Поповичу на сапог.
Ах, ты, паскуда! кинулся пинать таурмена Иванко оруженосец.
Оставьте его! приказал Александр.
Заговоришь! Заговоришь, сучий хвост! хлопотал Антипа. Ты у меня все расскажешь Ты у меня соловьем запоешь
Оставьте его! повторил приказ Попович. Снесите вон наружу, чтоб не воняло тута
Чего ж ты его распытать не дал? удивленно спросил половец, когда толпа воинов клубком вывалились из шатра: Сейчас-то зажмуркой идем. Где кто, где враги?
Побьют они нас, сказал вдруг Александр. И сам подивился тому, что сказал.
Да ты что! Это же звереныш дикий, навроде волка А у нас сила, вон какая! В кои веки вся Русь заединым духом поднялась! ахнул боярин Анпилог, ведавший конным обозом. Они вои, сказывают, хуже половцев, и тут же осекся, напоровшись на взгляд половца Антипы.
Это ведь всего смерд ихний, сказал Александр, самая, то есть, чернота. А иного боярина крепче держится.
И у нас воев изрядных много! И духом смелы и телом крепки
То то и оно, у нас только что много, а у них, разумею, таковы все
Господи, перекрестился Анпилог, аж меня от твоих слов в холод кинуло. Ты ли это, витязь? Я тя, Олёша, не узнаю! Ты ли это, Попович?!
Я сам себя не узнаю.
Правду сказал. Странное предчувствие страшного, неведомого, чему и противостоять то нельзя, как Судному дню, теперь оформилось. Вот она, секира при корнях древа лежащая. Шумит листва, зреют плоды, а смерть ему уже приуготовлена. Вот он конец света. Идут народы незнаемые, и на людей-то не похожие, и всех сильных побивают!
Попович вышел из шатра. Воинский лагерь, разбитый на берегу Днепра, сиял полный огней, бряцания оружия, музыки, доносившейся из княжеских шатров, фырканья и ржания коней у коновязей, топота верховых. За шелковыми или полотняными стенами шатров раздавался смех и пение Всё как всегда! И даже в смертельных междоусобных княжеских сечах, когда сходятся свои со своими, как в той несчастной сече на Липице, а уж о странах заморских и говорить нечего На Кипре и в Палестине. воевавшему там Поповичу, иной раз казалось, что для знатных воителей, да и для простых ратников главная жизнь не в боях и переходах, а вот так на постоях в лагерях
Костры выхватывали из темноты коновязи, полные лошадей, княжеские стяги и половецкие бунчуки, развевающиеся у шатров, посверкивали на доспехах часовых и ходивших по лагерю воинов Всё привычно, всё знаемо. Но вон там, нынче, во мгле за Днепром в бесконечной степи, словно туча, клубится что-то темное, неизъяснимое и неотвратимое
Что ж прежде-то, думалось воеводе, не было перед сражениями нынешнего томительного ожидания, даже какой-то уверенности в скорой погибели, словно предчувствия конца света? и тут же сам себе ответил, глядя на тени, за стенами шатров, Не всю правду князья говорят!
Припомнил, что когда он только прискакал из Ростова, ходили слухи, будто бы от половцев приходили посланцы просить о помощи противу мунгалов. Были и от мунгалов этих неведомых посланцы с уверениями, что мол, они, мунгалы, только с половцами воюют, а князьям Руси не супротивники. Гоните, мол, от себя половцев, а то и соединяйтесь противу них с нами и делайте с половцами все, что хотите.
Как же «соединяйтесь противу половцев!» подумал Александр, Это ведь не то, что прежде, почитай, сто лет назад и больше, в те времена, когда половцы только появились в Диком поле, вот тогда, сказывают, вражда с ними была лютая. А нынче-то почти все половецкие ханы в родстве с князьями да сами воеводами в княжеских дружинах состоят. И хоть воюет меж собою вся княжеская родова непрерывно, без отдыха, идет брат на брата, все тех же степных половцев нанимая себе в помощь, а противу внешнего врага c половцами же степняками соединяются. Половцам в угоду, должно, чтобы свою верность дружеству показать, посольство мунгалов тех неведомых и убили. Как же половцам не радоваться: теперь князья русские с князьями половецкими кровью убитых послов мунгалов повязаны. По закону нельзя послов убивать! Посольство завсегда неприкосновенно. Но уж таков на Руси обычай аж из штанов выпрыгивать, дабы верность дружеству показать! Сказано не зря: «русский треснет, а выходку явит!» Хорошо, когда по уму выходка, а больше вот так, в запале, от восторга, от дури