Воевода Александр дивился выносливости монгола. Терпение, с каким монгол переносил боль, невольно вызывало в нем уважение. Уж кто-кто, а многократно израненный воевода знал, каково это боль терпеть от ран жгучих. Но самоуверенность, с какой монгол повторял: «половцы будут уничтожены все!» раздражала и вызывала протест. Поповичу было странно слышать, как говорил это монгол спокойно, без ярости, без ненависти.
Да почему же всех половцев надобно уничтожить? Чем же перед вами все-то виноваты, и даже те, кто вас и в глаза-то не видел?
Монгол раскрыл глаза- щелочки, и Александру показалось, что он смотрит с удивлением и даже с долей жалости будто с ребенком-несмышленышем говорит.
Страшная болезнь чума, сказал монгол, Как чуму остановить? Откочевать, чтобы сам воздух чуму тебе не принес и не погубил род твой, а всех, кто даже разговаривал с зачумленным уничтожить и жилища их сжечь огнем. Предательство хуже чумы, поэтому нужно уничтожать не только предателя, но весь род и весь язык его, чтобы остановить болезнь. А половцы предатели.
Чума по ветру ходит, а предательство в людях живет, пытался возразить Попович. Один предаст, а другой, может, брат его, никого не предавал, чем виновен? Его за что казнить?
Если брат значит виновен! Зачумленный же тоже не виноват, что к нему чума прилипла, но чем иначе, чем огнем, от чумы защитишься?
Ну, а половцы-то наши, кои никогда с вами за морем Хвалынским и не знались, чем виновны?
Они предатели. Они тоже больны этой болезнью.
Да откудова?!
Сюда мы пришли через Кавказ. Через народ аланов. Половцы обещали аланам помогать, но не помогли. Значит, предали! Значит, они больны предательством, они будут уничтожены.
А мы? Мы половцам союзничаем, что же, и мы больны?
Да, с уверенностью, от какой воеводу мороз по спине продрал, отвечал Камбег, Вы тоже заразились предательством.
Это как же?
Мы посылали вам наших людей сказать, чтобы вы не дружили с половцами, не помогали им. Почему вы убили послов? Значит, вы тоже предатели. Вас уже заразили предательством половцы.
Что же вы, и нас уничтожите? спросил Попович, уверенный, что монгол начнет от ответа увиливать, но тот ответил спокойно и уверенно:
Да.
Смотри, не подавись, собачья блевотина, наклонясь к самому лицу монгола, прошипел половец Ратмир, что ехал позади воеводы и монгола, и весь их разговор слышал.
Безволосый блин лица монгола расползся в улыбке, сверкнули крепкие зубы.
Иих хлестнул его поперек лица плетью Ратмир.
Нооо! перехватывая его руку, сказал Попович, пленного-то, связанного-то?! Негоже!
Кровь текла из рассеченного лба монгола, заливала щелочки глаз, но не один мускул не дрогнул на лице, и улыбка, широкая, самоуверенная не исчезла.
Погоди, погоди, хрипел Ратмир, ужо ты у меня полыбисси! Ты у меня полыбисси! Ох, как я на тебе сердце отведу, дай срок! Воеводе скажи спасибо, а то бы сейчас у меня на ремни подпружные пошел, а нутро волкам на пропитание. У меня, небось, не враз помрешь, помучаешься всласть, шипел Ратмир по-русски, забывая, что монгол языка сего не разумеет.
А хоть бы и разумел, подумал Попович, есть ли у него страх или, может, он полоумный какой?
Через реку переправлялись войска. Александр заприметил уже на этой, степной стороне князя Мстислава Удатного и молодого князя Даниила, сродника его, что состоял при князе на положении воеводы. К нему и обратился Попович, соблюдая ряд и чин хоть Даниил раза в два моложе Поповича, а происходил он из высокого рода княжеского и сам княжил, а не воеводствовал, как Александр. И, слава Богу, вроде, не глупой у Мстислава зять-ат! Попович вычислил верно. Даниил быстро прошел в Великокняжеский шатер, и вскорости оттуда вышли несколько князей пленного посмотреть.
Попович отошел к обозу. Отыскал две своих телеги. Тамила не то тиун его, не то оруженосец, с Никишкой, сыном своим, обрадовано кинулись навстречу.
Ну, как ты там?
Да как вошь под шапкой в темноте. Тычемся тут без толку. Места незнаемые, лешие. Одно слово идем вслепую, наугад. Слава Богу, хоть трава да вода есть, а как прижарит солнце да трава погорит вот тогда и завертимся воевода разговаривал с Твердилой, своим рабом, откровенно стар Тамила, опытен, верен.
Так ведь половцы ведут.
Куда-то еще заведут Им самим эти места дальние. Они тут, почитай и как мы небывальцы.
Бродников бы наймовать. Бродничьи вожи самые знающие.
То-то и оно. Да их где взять? Разбежались по степи. И так скрытно живут, по рекам хоронятся, а теперь их вовсе не сыскать. Ни одного бродника, уж сколь дней идем, не видел. Ушли, не то попрятались.
Да и не стали бы бродники князьям да половцам служить! встрял Никишка.
Уж, ты вывел! засмеялся воевода.
А Никишка, почесав потылицу после отцовского подзатыльника, чтобы в разговор старших не лез, не унялся:
Я одного бродника знал. Дружество с ним водил. Так он на князей да на половцев, как собака, зубы скалил. Баил: князья де у нас все ловы отняли, со всех сторон степи распашкой давят. Дичину охотами своими с мест сбивают, реки сетями перегораживают, а половцы и того хуже: бродников имают, где не встретят, да в рабство за море продают.
Это верно: половцы-то, известное дело, с того живут, что людьми торгуют, согласился Тамила.
«Да и князья работорговлей не брезгают подумал Попович, Кто половцам пойманных повсюдно рабов к степным границам полонами гонит? Князья! А ины и своих смердов продают».
Ты доспех-то приготовил? спросил он, переводя разговор на другое.
Все в готовности. И доспех конский, и коня Никишка за ним, как за малым дитем, доглядывает. С ладони зерном кормит.
Никишка подвел коня. Высокий широкогрудый красавец, половецкие кони были много ниже, плясал, бил тяжкими копытами, выворачивал бешеный глаз, ронял с губ пену.
Смотри, не перекорми зерном-ат, сказал воевода, Ишь, сколь тела набрал! Неровен час, осядет на ноги с перекорма хлопнул он любимца по крупу.
Чай, мы по зернышку, по счету. Не сомневайся, как пойдет настоящая сеча обрядим тебя да коня в доспех поезжай с Богом. Всех сразишь, а сам невредим будешь!
Хорошо бы, когда так! вздохнул воевода.
А как не так? Вон половцы да мунгалы эти, на чем ездят? Почитай, на собаках резвых. Ты на нашем-то конике вспроти них как медведь вспроти сусликов!
Собаки медведя валят, когда скопом налетят!
Ин медведь-то, чай, без доспеха, осклабился Никишка.
Прям ты, Никишка, засмеялся наконец Попович, стратег византийский. Смотрите, ежели всполох какой будет сами меня находите. Мне, может статься, от сотни своей не отойти. Сами ко мне с доспехом пробивайтесь.
Не сомневайся. Пока легкоконные да лучники начнут с супротивником стрелами переведываться, мы враз и тута. Успеем и тебя, и коня в доспех обрядить.
Да мы зане коня-то обрядим, сказал Никишка, прямо в доспехе к тебе подведем.
Не надо сказал Попович, Жара вон какая! Затомится конь в доспехе. Кто его знает, как оно пойдет.
К ним подскакал гридень из его Поповича сотни.
Воевода, сказал он, отирая рукавом пот солнце уже припекало, Князь Мстислав пленника твоего Камбега половцам на распыл отдал!
Как половцам?
А вот так! Его воля его власть! каркнул, будто ворона, гридень. Оправил ремни от круглого щита, что висел у него на спине, и смачно плюнул в пыль.
Неподобство! ахнул Тамила. Бог накажет!
Уже наказует, сказал воевода.
3.
Князь Даниил нагнал Поповича в степи. Поехал молча рядом, стремя в стремя.
Сам посуди, сказал князь вдруг, словно продолжая прерванную беседу, В степи идем. Здесь конница надобна. А у половцев все войско конно. Без половцев нам пешцев не прикрыть, потому князь мунгала сего им и отдал. А вот вчерась от мунгалов посланцы были, и речи были их супротив нас, а мы зато ничего: отпустили с миром.
Воевода молчал.