В просторном и светлом фойе было многолюдно и шумно. Отовсюду звучали детские капризные голоса и строгие возгласы взрослых. По широкому пролету лестницы с обреченным видом брели куда-то наверх унылые малыши. В обратном направлении гораздо шустрее спускались дети с измученными, но счастливыми лицами. Первая и вторая смены в детской музыкально-хореографической школе отличались разительно. За ажурной металлической решеткой с дверью и деревянной стойкой медлительная гардеробщица гремела жетонами, выдавая их взамен полученной одежды.
Я подошел к гардеробу не справа, где образовалась небольшая очередь из четырех-пяти юных дарований, а слева:
Добрый день. Директор у себя?
Гардеробщица скользнула по мне цепким, изучающим взглядом.
А как же, ответила она тем холодным голосом, каким обычно разговаривают гардеробщицы, и скрылась в чащобе верхней одежды, гроздьями свисающей с рядов хромированных вешалок.
Я дождался, когда она вернется:
Как всегда, в методкабинете?
В этот раз она даже не взглянула на меня и коротко бросила на ходу:
С чего бы это?
Гардеробщица снова показала мне свою широкую спину, обтянутую лоснящимся тиаром в елочку, как будто давая тем самым понять, что я беспардонно отвлекаю ее от ответственной работы. В следующую минуту случилось неизбежное она снова вернулась к стойке за очередной курточкой.
Странно, мне казалось, здесь учебное заведение
И что с того?
Все повторилось сначала. Упрямая гардеробщица никак не шла со мной на контакт. Но и бежать ей от меня было некуда.
Ей не понравится, как здесь общаются с журналистом. С этими словами я продемонстрировал гардеробщице свое редакционное удостоверение, хоть оно и было липовым я давно уже не был штатником «Горноморсквуда» и все расследования вел частным образом, на свой страх и риск.
Гардеробщица недоверчиво покосилась на удостоверение:
А мне-то что с того?
Вам выговор с занесением в личное дело. Так где она?
У себя она, в кабинете.
Это сейчас по лестнице и я выдержал паузу.
На третий этаж, налево, третья дверь, продолжила она за меня, принимая очередную курточку.
Ее имя Долорес Камильо?
Косой взгляд, как на умалишенного, и последовал ответ:
Муза Сидоровна Баранина.
Я улыбнулся широкой улыбкой:
Простите, вечно я шучу невпопад. Благодарю вас.
Я поспешил удалиться, пока нелюбезная гардеробщица не ответила мне тем местом, которым вновь повернулась ко мне.
Глава 3
Кабинет директора дворца культуры был размером с учебный класс. Он имел три окна, кроме того, был хорошо освещен двумя хрустальными люстрами, свет от которых отражался в начищенном до блеска паркете. Обстановка была рабочей. Окна были занавешены полупрозрачным капроном в оборочку это чтобы директора не отвлекал унылый вид не самого фешенебельного микрорайона города. На стенах репродукции с портретами знаменитых композиторов чередовались с всевозможными наградами, заключенными в рамки это чтобы вдохновение ни на минуту не покидало директора. С дюжину стульев были выстроены в ряд вдоль стены это чтобы директор могла устраивать разносы сразу нескольким подчиненным. В дальнем конце кабинета поблескивал черный концертный рояль с поднятой крышкой это чтобы директор могла музицировать в моменты посетившего ее вдохновения. Справа от меня стоял письменный стол рабочее место директора. За этим столом сидела полная женщина лет пятидесяти директор дворца культуры.
Тяжелая беседа длилась уже около пяти минут. Разговор не клеился. Как бы я не деликатничал, но между нами так и не наладился контакт, необходимый для доверительной беседы. Баранина настороженно выслушивала все мои вопросы и отвечала на них обтекаемо. Мое недоумение нарастало. Ведь никто в здравом уме не станет утаивать очевидного, что на фасаде здания висит мемориальная доска и что она посвящена памяти такого-то деятеля культуры и искусства. С какой стати тут юлить и скрытничать? И почему бы не признаться, мол, да, именно она выступила с инициативой об увековечении памяти композитора. Или, наоборот, отрицать это, дескать, она не имеет к этому решительно никакого отношения. Директор дворца культуры почему-то пыталась скрыть от меня даже эту информацию.
Я устало помассировал переносицу:
Муза Сидоровна, давайте попробуем начать все сначала: скажите, как на дэка появилась мемориальная доска Тетереву?
Не морочьте мне голову, прошу вас, уходите, у меня много работы.
Баранина взяла со стола первые попавшиеся под руку ноты и принялась сосредоточенно изучать их, хоть они и были перевернуты вверх тормашками. Ее внешность не могла бы вызвать у меня симпатии, даже если бы она не кривила губы и не морщила нос. У нее была толстая, пористая кожа, густо покрытая тональным кремом, широкие скулы и квадратный подбородок обросли салом настолько, что лицо походило на диск луны, а судя по ее грубым ручищам, ей было бы привычнее иметь дело с крупным рогатым скотом, чем с будущими скрипично-фортепианными виртуозами.
Я не собирался так просто отступаться:
У вас много работы, а у меня много свободного времени мы гармонично уравновешиваем друг друга. Так что насчет доски?
Баранина подняла на меня круглые от возмущения глаза:
Не понимаю, о чем вы?
О доске.
Зачем вы сюда пришли? Что вам вообще надо?
Я хочу найти того, кто допустил грубую ошибку на доске
Слушайте, вы в своем уме? У вас, что, осеннее обострение? Может, вызвать вам скорую?
Муза Сидоровна, доска на дэка установлена по вашей инициативе?
О господи простонала Баранина и уткнулась лицом в ладонь.
И все же?
Не было похоже, что я доконал Баранину ее слоновья кожа выдержала бы «дробины» и посерьезнее моих. Я молчал. Мне было любопытно наблюдать за тем, как она ломает передо мной комедию, театрально выражая чуждые ей эмоции. Наконец она подняла на меня злые глаза по ним было видно, что ей до чертиков надоело это представление.
Это инициатива общественности. Вы удовлетворены?
«Общественности»? Звучит как-то общо.
И тем не менее это так.
Кто конкретно установил доску?
Рабочие.
Ну разумеется. Вы читали текст на доске?
Боже, как вы меня утомили У меня голова болит
Прошу вас, ответьте, да или нет?
Да. Нет. То есть, разумеется, но я уже не помню, путано призналась Баранина.
И вы не заметили, что на ней допущена орфографическая ошибка?
Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я вызову полицию!
Продолжать в том же духе было бессмысленно. Одно было очевидно: Баранина боялась, и оттого сильно нервничала. Думается, страх остаться крайней соперничал в ней со страхом перед кем-то неизвестным, кого она выгораживала. Эти страхи не были антагонистичными, поскольку любой исход был бы не в ее пользу. Ведь слететь с должности директору муниципального учреждения одинаково просто, как оскандалившись на весь город, так и став неугодным кому-нибудь из городской администрации.
Я поднялся со стула.
Читайте «Горноморсквуд», посоветовал я Бараниной вместо прощания. Но только, умоляю вас, не на ночь.
Я вышел за дверь с твердой уверенностью, что этой ночью Бараниной будет не до сна. Ничего, будет знать, как позволять кому бы то ни было вешать безграмотную доску на городском дворце культуры.
Глава 4
Я остановился в коридоре у окна. Досадное чувство охватывало меня все больше: не успев начать расследование, я сразу же наткнулся на глухую стену. Такую же серую и мрачную, как соседний «Банкер-билдинг», что уродливой глыбой загораживал вид на Голливудские холмы. Сплошная стена стена, сквозь которую нельзя пройти. Только и остается, что ходить вдоль нее, к чему я не привык.