Шепчу я эти строчки из песни, которую мы сочинили с моей питерской подругой Милой в десятом классе, когда решались стать рок-звёздами.
По которому предательски ползёт крокодилья слеза.
* * *
Прежде чем встретиться с Моим Фиэром лицом к лицу, я убеждала себя и вроде бы даже получалось убедить окружающих, что созданье я не глупое, даже местами возвышенное Обучалась на режиссёрском, три курса уже окончила, издалека нравилась всем мужикам, стихи с трёх лет сочиняла Убеждала себя, что уже поселила в недра своего нутра существо самобытное, и самостоятельное даже. А теперь убеждаюсь в обратном.
Мой Фиэр. Вот кто идеален.
Сейчас скажу, хоть и побаиваюсь рассуждать о нём всуе. А вдруг услышит, что треплю языком
Но мне так хочется!
Он для меня.
Я искала его и верила, что найду, иначе не выжить.
Он лучше меня и лучше всех.
Он таков, какою в мечтах видела себя я идеальной
Он просто Эдуард.
Просто он Эдуард Лимонов.
* * *
Когда я узнала его, все мечты об идеальной мне растворились в реальности. А реальная неказистая я растворилась в Моём Фиэре. Пусть!
Он утверждает, что вот он светлый, а я тёмная, и тогда мне обидно, сердце сжимается. Это не я тёмная, это жизнь моя была тёмная, но я же иду на его свет
Он спас меня, это правда, вытащил из ада точнее, из этого Купчина с запойной матерью и её собутыльником- зэком Борей, который бил меня, а мать резал ножом, и они оба превратили квартиру в притон и сообща меня обкрадывали.
Я упрямо, из раза в раз рвалась спасти мать и жила её зашуганным надзирателем.
Однажды даже, пару лет назад, я твёрдо решила убить зэка-Борю. За то, что он порезал моей матери горло острым ножичком для бумаги. Удар пришёлся в нескольких миллиметрах от сонной артерии, вся квартира купалась в крови, но мама, ни разу до конца так и не протрезвев, на очной ставке со мной по этому делу как ба ран повторяла, предавая меня с каждым словом, что то был несчастный случай.
Борю отпустили, и тогда я решила его убить. Нашла каких-то хулиганов, которые согласились за пять тыщ (а в смерти зэка-пропойцы никто бы не стал копаться и разбираться), нашла пять тыщ
Но в самый последний момент я отменила спецоперацию. Я не смогла
Я была «травмированный ребёнок», так это сейчас модно называть? «Ну конечно, была. И, наверное, есть», думаю я с ужасом, немного даже озираясь, а вдруг кто- то услышит эту мою мысль. На мне и так уже клеймо моей личной семейной трагедии, я его шкурой ощущаю, шлейф этой боли, столько уж дерьма приключилось, это ведь я ещё только в общих чертах всё описала Среди моих знакомых нет никого, кто бы регулярно травился такой же порцией разрушения или больше. В этом да, я особенная, не похожа ни на кого.
«Ты, конечно, никогда уже не будешь обывателем», сказал мне Мой Фиэр, будучи в отличном настроении. Из его уст такое похвала и даже восхищение.
«Не буду, любимый, может, и хотела бы, но не смогу, даже если захочу».
Наблюдаю людей почти каждый хочет особенен быть, кто шизофрению себе сам припишет, кто МДП без врачей назначит и объявит Модные. А я думаю, что это совсем уже и неважно, травмирована я или нет, мало ли кто чем травмирован, важно только то, что источник моей беды всегда прежде находился рядом, и ничем его было не заткнуть. До встречи с Эдуардом.
Ощущение безвыходности и беззащитности годами пожирало меня снаружи и изнутри. Я бежала от этого чувства: ночью в работу (устроилась танцовщицей в клуб), днём в обучение театральной режиссуре
Но мои одногруппники в Институте культуры считали, что вот она я, в отличие от них, приезжих из Екатеринбурга, Мурманска и Кургана, петербургский сноб. И отношения с ними не сложились. Они не знали, что, пока им родители понемногу покупают комнаты в центре города, а иногда и квартиры-студии, у меня просто не было и нет ни семьи, ни дома, ни сна.
Я казалась им высокомерной, когда старалась просто не расплакаться на репетициях, зная, что сегодня, снова придя по адресу прописки, я туда, в квартиру, может, и не попаду. Если пьяные мама с Борей закроют входную дверь изнутри. Придётся вызывать ментов, МЧС или просто сидеть часами на лестнице. Это ещё в лучшем случае. А может, и опять поножовщина, или труп какого-нибудь передознувшегося или просто траванувшегося техническим спиртом алкаша в коридоре; или взломали дверь в мою десятиметровую комнату и снова украли и пропили моё последнее, что-нибудь вроде копилки, которую мне перед смертью подарила моя бабушка
Копилку украли крайний раз, недавно. Потом я случайно увидела эту копилку у соседки на полке, зайдя к ней с очередным поиском по подъезду моей нетрезвой матери, и Я должна была сказать: «Какого хера? Отдай сюда. Моя!» Но сердце ушло в пятки от ощущения совершённого мамой кощунства, я обомлела и молча вышла вон.
Я понимаю, что мать больна, она просто душевнобольная, и спрос с неё никакой, но я никак не соглашалась отбросить попытки излечить её душу, отказывалась увидеть, что вытащить из этой ямы мне её не по плечу, и раз за разом срывалась вместе с нею с обрыва.
Год назад широкодуший (это не ошибка и не опечатка!) еврейский парень, мой постоянный любовник, прочтя мой рассказ «Несоответствия», сказал, что я как какой-то Лимонов, дал мне книги, явно не без умысла и тут я узнала Его, что вот он существует. И тогда я пошла и сама нашла его
Как это я вам потом расскажу, у меня не было права на ошибку, каждый шаг был важен, чтобы он распознал во мне меня, чтобы среди миллиарда чужих вибраций воплем прорвался мой сигнал: «Приём!»
Узнав его, я знала сразу и то, что он меня поймёт, и он понял. Спустя два месяца после знакомства (я выжидала, чувствовала нужный срок), он сообщил, что спит с моими рукописями под подушкой. Это он так мне ответил на сигнал, мол, приём, приём, на связи.
Он спас меня влюблённо: легко и играючи (другой бы так не осмелился).
Но, похоже, не рассчитал, насколько я сложная и дикая: теперь со мной надо жить, приходится, и, скорее всего, он об этом пожалеет. Никто не показал мне, как жить счастливо, не научил. И всё, что я пока умею, это защищаться или преклоняться. Как запуганный зверь. Наверное, поэтому он и называет меня Зверем, а вовсе не потому, что романтизирует сам себя и повторяется, уже назвав так кого-то в своих книгах. Настоящий Зверь это я. Только крайности, на инстинктах, основной из которых просто выжить, а не то, что принято считать. То, что принято считать, это когда ты сам более-менее в безопасности, тут можно и о других подумать, размножиться там даже Но если ты сам выживаешь, то приучен обстоятельствами думать только о себе. Возможно, поэтому я не умею пока никого любить правильно, вот хочу, но не знаю как и что делать.
«Девочка, беги оттуда, а то кончишься!» сказал Эдуард, приехал за мной в Купчино на своей чёрной «Волге» и увёз оттуда в другую жизнь. Неизвестную, но другую. Мама и зэк из окна смотрели нам вслед
* * *
«Воспользуйся мной, как хочешь, если захочешь, каждый вечер мысленно прошу я Эдуарда, вглядываясь, сидя за кухонным столом, в его затылок, когда он жарит нам стейки. Я так хочу. Только распознай меня в себе, хоть немного Сделай так, чтобы я была. Делай со мной что хочешь и пиши обо мне что захочешь, я буду счастлива, если хоть зачем-то пригожусь»
Развернувшись стейки готовы, Эдуард обнаружит эту уже привычную картину: я по-прежнему сижу напротив, сгорбилась, но сижу. Наш обычный ужин, когда ночь медленно накрывает город, по одному воруя предметы из поля зрения. Опускаю взгляд, нет сил сейчас заглянуть в его глаза, оттенённые наступающим сумраком. Да и хочется, чтобы он не видел моих, там скапливаются эти жуткие слёзы. Оттого, что я знаю жуткое: мы очень скоро расстанемся. Так придётся, точно придётся, в любом случае И тут так жаль становится мне!.. Мне жаль и себя, и его.