Шалтай молча смотрел на графа. На его лице не дрогнул ни один мускул. Только скулы побледнели малость.
Тебя очень давно пытались вычислить, Юрген, сказал граф. Но в Судетах ты как-то вывернулся и отвел от себя подозрения. А вот сейчас, видишь, не получилось у тебя. Ты принял этот приказ за чистую монету, а попал в ловушку.
В глазах Шалтая промелькнула тень какой-то эмоции. Боль, может быть.
Знаешь, Юрген, мне всегда было интересно, каково это жертвовать любимыми людьми во имя великой цели? спросил граф. Как звали ту девушку? Элишка? Ты же знаешь, что с ней случилось?
Опа Вот теперь Шалтая, кажется, проняло. На мгновение его каменное лицо перекосило гримасой страдания.
Видимо, она тебя очень любила, раз не выдала, усмехнулся граф. Несмотря ни на что. Она оказалась выносливой девочкой.
Замолчи, прошипел Шалтай.
А то что? усмехнулся граф. Ты проиграл, Юрген. Ты уже тогда проиграл, хоть и не понял этого. А сейчас мы просто наблюдаем Закономерный финал.
Я слушал их разговор молча. Не знаю, что там произошло в Судетах, но это воспоминания причиняли Шалтаю дикую боль. Граф это знал.
А ведь буквально несколько часов назад я думал о том, что граф, в сущности, не такой уж и плохой человек, что убивать его необязательно, что пусть живет и наслаждается созерцанием произведений искусства и дальше
Вот тебе, дядя Саша, кушай, не обляпайся, прекраснодушный идиот!
Я прикрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти. Хорошо, что граф сейчас слишком увлечен моральным превосходством над Шалтаем и на меня не смотрит. Кажется, мое лицо сейчас так перекосило от ярости, что на нем чуть очки не потрескались.
Девять Десять
Ты будешь гореть в аду, гнида фашистская
Это в прошлой версии реальности ты благополучно дожил до преклонных лет в своем поместье. Здесь этого не будет. Я не позволю. Глотку тебе перегрызу, тварь. Будешь гнить в канаве где-нибудь под забором! В выгребной яме утоплю, сссука, только прослежу, чтобы ты не всплыл, как тот Вяз
А ты, кстати, знал, что этот твой «котофей» тоже девушка? спросил граф. Но она тебя не выдала только потому, что в лицо не знала, с кем работает. Она бы сказала, если бы знала. Во всем остальном, как мы видим, она не солгала. Раз ты принял безумный приказ о моем пленении за чистую монету. Слабовата девочка оказалась. Не то, что Элишка.
А ты смелый, граф, сказал вдруг Шалтай совершенно нормальным голосом. В котором даже сквозила ирония. Никогда бы не поверил, что ты согласишься на такую авантюру. Я всегда считал, что свою жизнь ты ценишь больше всего остального.
Вот видишь, как плохо ты меня знаешь, щенок, холодно отозвался граф.
В комнате снова повисло молчание. Было слышно, как под дверью топчется один из подручных Шалтая. Вроде эти двое немцы, и водила, и второй. Интересно, как Юргену удалось их завербовать?
Леербаха ты тоже завербовал? спросил граф.
Вот еще, фыркнул Шалтай. Он просто выполнял мой приказ, как ему по субординации и полагается.
И ты думаешь, я тебе поверю? тонкие губы графа снова расползлись в ледяной улыбке.
А мне плевать, верите вы мне или нет, хмыкнул Шалтай. Хоть пристрелите его, хоть ремней из спины нарежьте.
Смотрите, герр Алекс, как он своего человека выгораживает, граф посмотрел на меня. Ааалекс, вы как будто боитесь! Не бойтесь, этот дом окружен, нам с вами ничего не угрожает. У этого змея больше нет ядовитого жала.
Не слишком ли вы оптимистично настроены, граф? спросил Юрген, извлек из кобуры пистолет и положил его на стол. Вы ведь загнали меня в угол, значит терять мне нечего. Моей жизни конец. Но вам-то я отомстить еще успею.
Неожиданно граф расхохотался. Искренне и весело, как будто услышал хорошую шутку.
Конечно же, ты меня не убьешь, Юрген, сказал он. Или как правильно по-русски? Ю-ри-й Ифа-но-фич?
И что же мне помешает? скривил губы Шалтай. Держался он неплохо. Разве что лысина покрылась капельками пота, а по лицу и не скажешь, что он только что получил такой удар.
Ваш ум, сказал граф. Я давно и неплохо вас знаю. Вы хладнокровный и гордый. И еще вы понимаете, что жизнь ваша сейчас не закончится. И если вы подумаете еще немного, то поймете, что для вас все складывается как раз наилучшим образом. В войне ведь неплохо бы оказаться на стороне победителей, ведь так?
Лицо Шалтая окаменело. Несколько секунд он стоял неподвижно. Тихо было так, что слышно было, как в углу паук плетет паутину.
Гробовую тишину нарушил выстрел снаружи. Вскрик. Автоматная очередь. Еще один выстрел. Топот множества ног.
На лице графа заиграла торжествующая улыбка.
Вот и все, друг мой, вот и все, сказал он. Наша с вами драма приближается к развязке
Лицо Шалтая вдруг перекосило. Он оскалился совершенно зверским образом и рванулся вперед. Я хотел крикнуть ему что-нибудь, но за какую-то долю секунды сообразил, что он задумал, и крик застрял у меня в глотке. Кулак Шалтая впечатался в висок графа. И тот вместе со стулом мешком повалился на бок.
Я не должен попасть к ним в руки живым, быстрым и совершенно нормальным голосом сказал Шалтай. В руке его блеснул нож. Он в какую-то долю секунды переместился за мою спину, сталь коснулась моей кожи, и я почувствовал, что руки у меня свободны.
Юрген пересохшими губами прошептал я. Может, граф прав, может в двойные агенты, а? Ты же не
Павел, сказал Шалтай. Меня зовут Павел Угрюмов. Нет времени. Скажешь, что я озверел, собирался убить графа, но ты схватил пистолет и выстрелил. Убей меня с одного выстрела, иначе замучают.
Шаги загрохотали практически у порога.
Сдохни, фашистская гадина! заорал Юрген, прыгнул на лежащего на полу бесчувственного графа и занес над ним нож. С грохотом распахнулась дверь. Я рванулся к столу и схватил пистолет.
Хальт! раздался окрик от двери.
Бабах! грохнул в моих руках «вальтер».
На виске Юргена появилась круглая черная дырочка. Он успел повернуть голову и посмотреть на меня до того, как в его глазах потухли последние искры жизни. Губы его еще шевелились, когда тело уже медленно оседало на обшарпанные доски пола.
«Прощай, Шалтай, подумал я. Прощай, Пашка И прости».
Глава 6
Паровоз издал пронзительный свист, и состав тронулся. Вокзал Пскова пополз назад, толпа провожающих на перроне засвистела и заулюлюкала. Орава мальчишек помчалась следом, выкрикивая какую-то кричалку, но через закрытые окна нашего вагона было не слышно, что именно они орут. Впрочем, я не особо прислушивался. Со вчерашнего дня мир как будто подернулся серой пеленой. Все, что произошло после смерти Шалтая слилось в мутное месиво. Я механически отвечал на вопросы, кивал, когда меня хлопали по плечу и хвалили.
Граф очень удачно пришел в себя как раз в тот момент, когда Юрген занес над ним нож. Меня довольно быстро оставили в покое по его приказу, и я поплелся, куда глаза глядят. Пришел в бар, заказал полстакана водки, жахнул безо всякого эффекта. Напиться хотелось жутко. Чтобы до изумления, до потери человеческого облика. Я заказал еще водки. Прошептал одними губами: «Спи спокойно, Пашка, я за тебя отомщу!» Выпил залпом и вышел.
Вернулся на работу, столкнулся в комендатуре с удивленной Доминикой, которая немедленно оттащила меня в сторону и поинтересовалась, какого черта я здесь, а не в Царском Селе, как планировалось. Отмахнулся. Мол, завтра буду. Послонялся по коридорам еще какое-то время. Мою отстраненность и растерянность все списывали на неопытность и излишнюю интеллигентность. Хвалили и подбадривали. Столкнулся с графом, который велел мне идти домой и ложиться спать. Мол, утром поезд. Только не в шесть, а в десять.
Спорить не стал, ушел. Закрылся у себя на чердаке, укутался с головой в одеяло. Голова была пустой.
И даже не то, чтобы смерть Юргена-Павла была чем-то особенным и до глубины души меня задела. Погибнуть он мог в любой момент. Как и я. Как и любой человек нашей с ним профессии. Погибнуть в безвестности, среди врагов, без возможности попрощаться. Шалтай поступил профессионально. Я Бл*ха, я раз за разом прокручивал в голове этот эпизод, пытаясь понять, как можно было дать ему уйти. По его душу явилось двадцать три человека. Я сосчитал. Двоих подручных Шалтая сняли сразу же, наповал. Его хотели взять живым. Я слышал, как абверовский гауптштурмфюрер сокрушался, что не получилось. Бесились они знатно, конечно. Эвона как, советский разведчик был у них прямо под носом, на виду, приказы раздавал, делишки свои красные крутил. А они проморгали. Прошляпили. Шепотом называли меня дураком и истеричкой.