Я блуждал в саду блаженных
И, влюбленных дев увидя:
«С чем сравнимо ваше счастье?»
Их спросил; они ж, потупясь:
«С розой утренней!» шепнули.
Я спросил детей счастливых:
«С чем сравнимо ваше счастье?»
Очи тихие воскинув,
Дети молвили: «С небесной
Безмятежною лазурью».
Вопросил я светлых духов:
«С чем сравнимо ваше счастье,
Непорочные, святые?»
Возлетая, пели духи:
«С белизною стройных лилий».
И, склонясь с участьем, Муза:
«Друг, и ты в саду блаженных?
С чем твое сравнимо счастье:
С небом ясным, розой алой
Иль лилеей белоснежной?»
Я ж: «Мое не схоже счастье,
Ей ответствовал, ни с розой
Нежной, ни с лилеей снежной,
Ни с безоблачной лазурью:
Золотой мне жребий выпал.
Горячо и горделиво
В сердце блещет солнце счастья,
Мещет вкруг лучи златые,
Как власы златой Венеры,
Как моей царицы кудри!»
Улыбнулась нежно Муза:
«Дважды ты блажен и трижды,
Как блажен лишь Феб единый,
Лучезарный и влюбленный,
Строя лиру золотую».
1895
На склоне
Овцы бродят подо мною,
Щиплют зимний злак стремнин.
С атлантической волною
Из обрывистых глубин
Веет солью. Твердь яснеет
Робкой лаской меж камней.
Даль туманная синеет;
Чайка и́скрится по ней
Горько, Мать-Земля, и сладко
Мне на грудь твою прилечь!
Сладко Время, как загадка
Разделения и встреч.
С тихим солнцем и могилой
Жизнь мила, как этот склон,
Сон неведения милый
И предчувствий первый сон!
1899 (?)
Москва
А. М. Ремизову
Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.
И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден,
Как солнца зарных ста знамен
Ста жарких глав затеплил свечи.
Зеленой тенью поздний свет
Текучим золотом играет;
А Град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет,
И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
18 июня 1904
Весенняя оттепель
Ленивым золотом текло
Весь день и капало светило,
Как будто влаги не вместило
Небес прозрачное стекло.
И клочья хмурых облак, тая,
Кропили пегие луга.
Смеялась влага золотая,
Где млели бледные снега.
23 января 1905
Лебеди
Лебеди белые кличут и плещутся
Пруд как могила, а запад в пыланиях
Дрожью предсмертною листья трепещутся,
Сердце в последних сгорает желаниях!
Краски воздушные, повечерелые
К солнцу в невиданных льнут окрылениях
Кличут над сумраком лебеди белые,
Сердце исходит в последних томлениях!
За мимолетно-отсветными бликами
С жалобой рея пронзенно-унылою,
В лад я пою с их вечерними кликами
Лебедь седой над осенней могилою
<1906>
На башне
Л. Д. Зиновьевой-Аннибал
Пришелец, на башне притон я обрел
С моею царицей Сивиллой,
Над городом-мороком смурый орел
С орлицей ширококрылой.
Стучится, вскрутя золотой листопад,
К товарищам ветер в оконца:
«Зачем променяли свой дикий сад
Вы, дети-отступники Солнца,
Зачем променяли вы ребра скал,
И шепоты вещей пещеры,
И ропоты моря у гордых скал,
И пламенноликие сферы
На тесную башню над городом мглы?
Со мной, на родные уступы!..»
И клекчет Сивилла: «Зачем орлы
Садятся, где будут трупы?»
Между 1905 и 1907
Нива
В поле гостьей запоздалой
Как Церера, в ризе алой,
Ты сбираешь васильки;
С их душою одичалой
Говоришь душой усталой,
Вяжешь детские венки.
Вязью темно-голубою
С поздней, огненной судьбою
Золотые вяжешь дни,
И над бездной роковою
Этой жертвой полевою
Оживляются они
Дни, когда в душе проснулось
Всё, в чем сердце обманулось,
Что вернулось сердцу вновь
Всё, в чем сердце обманулось,
Ярче сердцу улыбнулось
Небо, нива и любовь.
И над щедрою могилой
Не Церерою унылой
Ты о дочери грустишь:
День исходит алой силой,
Весть любви в лазури милой,
Золотая в ниве тишь.
26 июня 1907
Март
Поликсене Соловьевой
Теплый ветер вихревой,
Непутевый, вестовой,
Про весну смутьянит, шалый,
Топит, топчет снег отталый,
Куролесит, колесит,
Запевалой голосит
Кто-то с полночи нагреб
На проталину сугроб,
Над землею разомлелой
Пронесясь зимою белой.
Старый снег на убыль шел,
Внук за дедушкой пришел.
Солнце весело печет,
С крыш завеянных течет.
С вешней песней ветер пляшет,
Черными ветвями машет,
Понагнал издалека
Золотые облака.
<1910>
Дионис на елке
Кто заглядывает в щелку
На рождественскую елку?
Пестун мраморный Сатир
Не пускает к нам ребенка,
Говорит: «Там в людях мир».
Резвый бог смеется звонко,
Рвется, кудри размеча,
А на елочке на тонкой
Загорается свеча.
1910
Александру Блоку
1
Ты царским поездом назвал
Заката огненное диво.
Еще костер не отпылал,
И розы жалят: сердце живо.
Еще в венце моем горю.
Ты ж, Феба список снежноликий,
Куда летишь, с такой музыкой,
С такими кликами?.. Смотрю
На легкий поезд твой с испугом
Восторга! Лирник-чародей,
Ты повернул к родимым вьюгам
Гиперборейских лебедей!
Они влекут тебя в лазури,
Звончатым отданы браздам,
Чрез мрак туда, где молкнут бури,
К недвижным ледяным звездам.
2
Пусть вновь не друг, о мой любимый!
Но братом буду я тебе
На веки вечные в родимой
Народной мысли и судьбе.
Затем, что оба Соловьевым
Таинственно мы крещены;
Затем, что обрученьем новым
С единою обручены.
Убрус положен на икону:
Незримо тайное лицо.
Скользит корабль по синю лону,
На темном дне горит кольцо.
Лето 1912
Сентябрь
Отчетливость больницы
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча;
И верится невольно
В небесного врача.
Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.
Всё медленно остынет
До первых снежных пург,
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург.
1912
Счастье
Солнце, сияя, теплом излучается:
Счастливо сердце, когда расточается.
Счастлив, кто так даровит
Щедрой любовью, что светлому чается,
Будто со всем он живым обручается.
Счастлив, кто жив и живит.
Счастье не то, что годиной случается
И с мимолетной годиной кончается:
Счастья не жди, не лови.
Дух, как на царство, на счастье венчается,
В счастье, как в солнце, навек облачается:
Счастье победа любви.
20 июня 1917
Константин Бальмонт
Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего.
Достоевский
(18671942)
* * *
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Камыши
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожмет, засосет.
«Кого? Для чего? камыши говорят,
Зачем огоньки между нами горят?»
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
Лебедь
Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,