Поиск иной еды, кроме крыс, продолжается беспрерывно, хотя и мимоходом. Можно разрывать руины, пытаться искать склады, обшаривать уцелевшие дома. Такой еды всё меньше. Все, наверное, мечтают найти склад с едой в сухом безопасном глубоком подземелье, где можно утроиться королём на весь остаток жизни, среди бесконечных полок, заставленных деликатесами, и писать мемуары при свете свечей или генератора, найденного там же. Но, это лишь мечты. Да, одно время мы пробовали выращивать в сырых подвалах грибы, им не нужен свет. Но грибы не очень много дают организму, а их выращивание, оказалось, тоже требует много сил. Традиция выращивать грибы осталась в прошлом, когда силы ушли.
А вот и мой сосед. Приехали. Опять на моей территории. Раньше я даже общался с ним, как и с другими. Сейчас я чувствую только всё усиливающееся раздражение, когда вижу эти опустившиеся создания, грязные, шатающиеся, обросшие, прикрытые лохмотьями, короче, такие же, как я сам. Может поэтому они меня и раздражают. Они заменяют мне зеркала, которые были бы сейчас совсем не уместны. Это моя территория, это единственное место в этом сраном грёбаном зловонном мире, где ещё не так страшно находиться. У меня тут есть только руины, и питаюсь я чёртовыми крысами. Понимаете крысами! Так почему меня не оставить в покое хотя бы здесь?! О, как меня достали эти грязные дегенераты. Он еле ходит. И дошёл-таки до моей ловушки, и достал из неё только что пойманную мою крысу! Просто замечательно. Просто зашибись. Ещё и хочет убежать с ней. Я, конечно, бегаю уже плохо, но он-то вообще еле шевелится. Уже и крысу, наверное, поймать сам не может, вот и приплёлся сюда, чтоб обчищать мои ловушки. Я бегу за ним по лабиринту руин, среди обвалившихся стен, старых куч кирпича и бетона, торчащей арматуры и рассыпанного стекла, уже припорошенного грязью от времени, но всё ещё хрустящего под ногами. А вот и он. Не много же он пробежал. Упал, лежит в разломе бетонной плиты, прижимает к себе эту дохлую крысу. Боится. Правильно делает, что боится. Я отбираю у него крысу, он не отдаёт, боится, а не отдаёт, видно, голод сильнее. Тогда я душу его. Господи, как же он ослабел. Как грязный ягнёнок. Немного побившись, он затихает. Я беру крысу и кладу в свою плетёную сумку. Я устал, надо отдохнуть.
Сижу на большой бетонной плите, торчащей под углом сорок пять градусов из кучи того, что было когда-то высотным зданием, смотрю на вид, простирающийся вокруг, на это грязное в лохмотьях создание, мёртвое и спокойное, и думаю. Приходят воспоминания. Вот уже 10 лет, как мы живём тут бок обок, на своих территориях. Когда-то мы были сильнее и здоровее и даже разговаривали, бегали, разбирали руины, намереваясь создать себе человеческое жилище и найти нормальной пищи. Помогали друг другу. Вспоминали тот мир. Потом общение становилось всё реже. Наконец, условием стало не пересекать границ охотничьих угодий друг друга. Вспоминали тот мир Да-да, я же знал его ещё раньше, в том мире. Я совсем забыл об этом.
Я уже не помню его имени, но мы постоянно зависали в Кофейке. Кофе с карамельным сиропом или коктейль Роза Люксембург с мартини и розовым сиропом, который цедишь час. Ты платишь не за кофе, а за общение такую идею я тогда сформулировал. Вся студенческо-хипстерская городская молодёжь тусила там дни напролёт. Мы знали, кто где учится, у кого как идёт сдача сессии, у кого какой никнейм в блоге. Да, был ещё популярен среди нас вкусный коктейль «Беловежская пуща» с кокосовым сиропом, и странная поделка, дешёвая и ужасная, «Чапаев и пустота» с водкой и кофейным сиропом. У меня были дорогие наушники Hi-End класса Audio-Technica, у него не менее дорогие Sony. И те и другие звучали по-своему хорошо, замечательно было бы иметь обе фирмы сразу. Но это было накладно, так что, я давал ему послушать свои, а он мне свои. Мы долго рассуждали о реверберационной микродинамике, благодаря которой субъективно инструменты столь по разному расставлены в пространстве, и о философии отношения к звуку, реализуемой обеими компаниями. У него была стильная вязаная шапочка, которой он сразу обращал на себя внимание, небритость, придававшая шарм и очень ему шедшая, и стиляжные брюки вместо джинс, зато у меня был такой длинный и тонкий шарф, что я 3 раза обматывал его вокруг шеи, и он висел нисходящими кольцами. Мы занимались всем, но он делал упор на музыке, время от времени выкладывая свои новые треки, а я на тексте, время от времени выкладывая длинные продукты словесного творчества. Когда бы я не пришёл в Кофейку, он всегда был там. Мне казалось, что он там ночует. Мы писали свои послания на стену для записей, увешанную миллионом бумажек из тетрадей и блокнотов. Всегда была куча идей для того, чтоб придумать и написать что-нибудь оригинально-концептуальное и весёлое. Он ещё и рисовать умел, да и писал красивым каллиграфическим почерком. Его потрясные графические рисунки, нарисованные гелевой ручкой, выделялись на фоне слоя приколотых к стене исписанных бумажек.
Тут я замечаю на его грязном пальце кольцо. Надо же, я не видел его. Это же то самое кольцо, я отлично помню его по временам Кофейки. Оно было такой органичной частью его тогдашнего образа. Кажется, я все 10 последующих лет просто не видел этого кольца. И сейчас оно стало проводником, ниточкой, соединившей время до и время после. Я будто только сейчас узнал в этом мёртвом заросшем оборванном человеке того. Узнал по кольцу. Я спустился и снял с его пальца кольцо. В память. О том мире. Ведь он скоро начнёт разлагаться. Причём разлагаться на моей территории. Это минус. Не выношу чёртового запаха разложения. Зато тут будет очень много крыс, в том числе необыкновенно больших, а это уже плюс. Правда, если бы он умер зимой, я бы смог заморозить пойманных крыс и обеспечить себя мясом на самые сложные месяцы года. А он умер, судя по моим ощущениям, где-то в начале ноября, урод. Ещё недостаточно холодно, чтоб можно было заморозить крыс, а доедят они его и разбегутся как раз к холодам. Очень не ко времени. Ещё бы на полмесяца позже. Конечно, кто-то сказал бы, что кощунственно думать об этом сейчас, но, к счастью, вокруг нет никого и об этих глупостях можно не думать. Ну что, буду отъедаться сейчас, тоже не плохо.
Купание
Я снова живу в квартире с большой ванной, то есть с ванной нормальных размеров. До этого были ванны, в которых можно только стоять под душем и я забыл, когда в последний раз сидел в ванной. Я помню только, как я сидел в ванной в детстве. Возможно, последний раз был не в детстве, но всё же это было много лет назад. Зато я помню, что в детстве мылся, сидя в ванной, постоянно. Я даже помню, как душ постепенно стал заменять ванную, оказавшись более быстрым и рациональным, деловым способом помыться.
Почему бы не принять ванную вдруг подумалось мне. Как в детстве. Я стал вспоминать, как это было. Мама наливала очень горячую воду, я всегда ругался с ней, добиваясь, чтоб она сделала воду хоть немного похолоднее. Особенно обжигающей вода была, когда опускаешь в неё холодные ноги. Я плакал и ругался, садясь в ванную. Отдушиной была пена, пена была забавным явлением. Мама наливала полный колпачок специального шампуня и лила его медленной тонкой струйкой в струю льющейся воды. Вода взбивала пену, и в месте впадения струи в озеро ванной образовывалась воздушная пенная горка с отверстием посредине. От этой-то горки и распространялась пена по всей ванной.
Ещё в ванной были игрушки. Они производили впечатление слишком простых, как для грудных детей, но таковы особенности условий ванной, этим игрушкам приходилось постоянно плавать со мной в горячей пенной воде. Не всякая игрушка такое выдержит. В игрушках было отверстие, позволяющее наполнять их водой и делать тяжелее, чтоб они становились подводными существами. Некоторые из них свистели, когда, сжимая, выдавливаешь из них воздух, а вода выдавливалась из них медленнее и длинной тонкой струйкой, другие, попроще характером, не свистели, но струйку делали лучше, потому что отверстие в них не было занятым свистком. В самом начале купания игрушки прятались в груде пены, и никогда не знаешь, кого ещё найдёшь через десять минут. А под конец купания пена исчезала, оставалась тонкая прерывистая плёночка пузырьков, как в кружке с остывающим, но ещё тёплым кофе. Да и вода становилась прохладной. Хорошей, очень приятной, когда погружаешься в неё полностью, но способствующей замерзанию, когда вылезаешь на воздух. Я решил, что именно поэтому мама заставляет меня залазить в такую горячую, больно обжигающую воду, что впоследствии вода сильно остывает, и чтоб я не простыл, сидя в конце купания уже в холодной воде, нужно чтоб изначально вода была как можно горячее, но это моё предположение. Ещё важно сколько воды в ванной: когда я погружался в воду, её становилось больше, и если её перелить, например, долить почти до отверстия стока в верхней части ванны, вода сравнится с отверстием и начнёт медленно утекать в чёрную пустоту. Куда ведёт это отверстие, для меня всегда было мистической загадкой, вообще, это было отверстие, соединявшее тёплый домашний мир белой ванной, наполненной чистой пенной водой, с таинственным миром потусторонней чёрной пустоты. Мне было всегда немного неприятно, если вода достигала этого отверстия, я понимал, что вода туда просто выливается, но что если, теоретически, случится обратный процесс и в воду оттуда что-то попадёт. Но, тем не менее, если вода достигала при полном моём погружении самой кромки отверстия, я поднимал волны, которые захлёстывали отверстие и исчезали в нём.