В три дня тебе разузнать надлежит, отколь в царствие нашем случилась такая напасть родовитых? А как повинного сыщете, его, да и всю самозвань на плаху! Всем, до единого голову с плеч. А коль так случись, что не найдёте злодея всю вашу Сыскную
избу посадить велю на кол!
* * *
«Воздаяние»
Двое дюжих стрельцов с бердышами втащили по крутым ступенькам на высокий, дубовый помост лобного места длинного и вёрткого, как вьюн, подьячего Титулярного приказа. Его руки были туго стянуты за спиной толстой верёвкой. На поясе болталась медная чернильница с торчащим из неё обкусанным гусиным пером. Подьячий то и дело вертел головой во все стороны, как бы желая напоследок насладиться такой возможностью. Толпа зевак запрудила широкую площадь. Следом за стрельцами на помост важно взобрался толстый глашатай с сизым носом. Он развернул длинный, до пола, свиток царского указа и степенно откашлялся.
Мы, божьей милостью царь-государь стороны Пустопорожской, Ферапонт Тороватый, заревел он по-медвежьи, водя носом вдоль строк, сего числа велим огласить настоящий указ о приговорении писаря Игнашки Редькина
Притихшая, было, толпа неожиданно загомонила, засвистела, заулюлюкала и затопала ногами.
Кор-роче! завопили сиплые глотки. Указ-то, эвон какой длинный до обеда не управишься. Давай постановляющую часть!
Да, ладно уж, задави вас лихоманка! проворчал глашатай, перебирая свиток. Будь по-вашему. Значит, так. Упомянутого Игнашку Редькина, поправшего законы стороны Пустопорожской, нарушившего великое доверие государево и повинного в выдаче за мзду всяким безродным титулярных грамот о причислении их к именитому и знатному сословию, предать достойной каре. Повелеваю: писаря Игнашку казнить через четвертование!
Эх-ма-а-а-а-а!.. подпрыгнув, дурным голосом заревел писарь.
Не ори, тут ишшо не всё, глашатай покосился на него одним глазом. Тут ишшо кое-что написано. Но милосердием нашим царским смягчаем сию кару и повелеваем отсечь одну лишь Э-э-э Нет, не руку. Размечтался! Одну только голову. Ну вот, а ты паникуешь!..
Двое рыжебородых купцов, стоявших у самого эшафота в широченных волчьих шубах, со вздохом переглянулись и задумчиво похлопали по туго набитым поясным кошелям.
А у тех, кто по-воровски стал знатью, титулярные грамоты отымут? громко спросил из толпы лупоглазый граф в бобровой шапке с торчащим из неё павлиньим пером.
Глашатай, неспешно спускаясь вниз, знающе ухмыльнулся.
Известно дело, отымут. И грамоты И головы
По поделом им, мошенникам окаянным! взвизгнул побледневший граф, куда-то быстро исчезая.
Купцы снова переглянулись и, кряхтя, запрятали кошели под полу своих шуб.
Поделом!!! заголосила толпа. Палача сюда! Па-ла-ча! Па-ла-ча!
Громко сопя, на помост неуклюже взобрался рыхлый, щекастый детина, в кумачовой рубахе и кожаном переднике. В пухлых ладонях он неумело держал большой, острый топор-секиру. При его появлении площадь разочарованно взвыла:
У-у-у-у!.. Неужто, енто палач?!! И где ж такого откопали-то? Кудеярыч куды подевался? Эй ты, мордастый, ответствуй народу, коли спрашивают!
Занемог смущённо сообщил палач, пожимая плечами и шмыгая носом. Ему нонче утром жёнка дверью палец прищемила, побёг до знахарки припарку ставить.
Весёлый булочник с румяным, как блин, лицом выглянул из-за чёрной спины трубочиста и радостно известил окружающих, глядя на палача из-под ладони:
Тю! Братцы! Так это ж сосед нашенский, Миколкой-балбесом прозывается. Ай да Миколка, заешь тя короста! Гляди-ка в палачи подался!
Оттопыренные уши палача густо покраснели. Он торопливо достал из кармана кожаный колпак с прорезями для глаз и попытался надеть его на голову. Но, тщетно колпак был слишком мал, и натянуть его удалось только на макушку. Толпа злорадно захохотала. Один из купцов, похожий на филина, сердито плюнул.
Тьфу! Чёрт-те что, а не палач. Кудеярычу в подмётки не годится. Тот секирой-то машет одно загляденье, словно не головы рубит, а на гуслях играет!
Кое-как, трясущимися руками закатав рукава, палач, стараясь не глядеть на свою жертву, указал Редькину на выщербленную от частого употребления толстую, дубовую колоду.
Ты Того Ложись, давай!..
Чаво?.. страдальчески скривился Игнашка. А-а На плаху Господи, помилуй и спаси меня, безгрешного, безвинного!
Принуждаемый стрельцами, он хлопнулся на колени и вытянул на плахе длинную, гусачиную шею. Площадь приумолкла, кое-кто начал торопливо креститься. Бледный, как полотно, словно ему самому сейчас будут рубить голову, палач медленно вскинул секиру. Все, затаив дыхание, ждали Стало даже слышно, как где-то на чердаках завывают голосистые мартовские коты. В ожидании смертного мига Игнашка зажмурился, но палач, почесав плечом ухо, неожиданно спросил:
А-а-а Ты нонче Молился?
Это я-то? прорыдал Игнашка, отрывая голову от плахи, залитой слезами. Ага, молился. Ажно три раза!
В толпе послышался недоуменный ропот.
А-а всё также, держа секиру над головой, палач наморщил лоб. А у батюшки, у отца Мирона, исповедался?
Исповедался. Всё, как есть выложил! Игнашка истово затряс жидкой бородёнкой. Что и на дыбе утаил батюшке поведал!
Толковал тебе, олуху, кривоносый стрелец двинул своего напарника локтём под бок, огоньку, огоньку прибавь ему под пятками ведь не всё ещё вызнали! Списков-то незаконной знати так и не нашли
Чаво-о там!.. равнодушно сплюнул тот, Всё едино голова с плеч. А ты, малый, поспешай. Я нонче не завтракал, дома шти стынут.
Ишшо успеешь, успеешь, брюхо-то набить! плаксиво огрызнулся палач, опуская топор и утирая нос рукавом. Думаешь, легко сечь башку по первому-то разу?! Поди, попробуй Чёртова работа! Истинно наставляла меня мамынька: читай псалтырь, Миколка, не то, кроме как в палачи никуда более и не возьмут!..
Мой-то тоже дурень дурнем растёт вздохнул купец с большой бородавкой на носу, достав из-под полы свой кошель и, побренчав монетами (его приятель побренчал тоже). И куды б его, к какому делу пристроить? Был бы добрый человек, чтобы приписал к учёному люду озолотил бы такого благодетеля!
Редькин при этих словах дёрнулся, словно ужаленный осой.
Простофиля я простофиля! застонал он, колотя головой о плаху. И что ж раньше-то не смекнул об этом?! Писал бы дурней в грамотеи, глядишь одним кнутом и отделался бы
На площади, тем временем, разгоралось недовольство.
Эй ты, недотёпа-недотюка! Скоро ль думаешь исполнять царско повеление? нетерпеливо домогались самые кровожадные. Чего копошишься? Руби, давай! Тюк и поминать пойдём. Трактир недалече.
Миколка, закусив губу, снова начал поднимать топор.
Эх, соколик, скосив в его сторону глаза, прошептал Игнашка, да останься я в живых, быть бы тебе не то, что унтер-бакалавром на самого штабс-магистра бумагу мог бы выправить. Вот те крест!
Миколкины руки в тот же миг словно одеревенели, и он застыл, как каменное изваяние. Но площадь, не в силах дождаться любимого зрелища, разбушевалась не на шутку.
Руби-и-и-и-и!.. срывая голос, завопили и завизжали в самых дальних концах площади. Ру-би! Ру-би! Ру-би! Ру-би!
Пуще всех выходил из себя мужичонка в дырявом кафтане и облезлой шапке с оторванным ухом. Его вопли заглушали всех прочих.
Креста на тебе нет, Агафошка, пёс ты окаянный! приподняв над плахой голову, возмущённо возопил Редькин. Не я ли тебе, бесстыжему, состряпал вольную грамоту за малый жбан прокислого мёду?!
Испуганно заморгав, Агафошка проворно шмыгнул за широченную спину кузнеца. А площадь продолжала неистовствовать:
Ру-би! Ру-би! Ру-би! Ру-би!..
Руби, руби, паря, не тяни, стрелец с плоским, рябым лицом похлопал палача по спине, а то, кабы, тебе самому не довелось кнута отведать. Да, не приведи господь, от Кудеярыча самолично!