Николай РОМАНЕЦКИЙ
Посетительница была еще вполне хороша собой. Этакая начинающая увядать красавица, в былые времена сводившая парней с ума и до сих пор знающая себе цену. Время от времени она игриво проводила рукой по волосам, чисто по-женски, легко и стремительно, и сразу становилось ясно, что она и сейчас не прочь понравиться. Но стоило ей начать говорить, как это впечатление мгновенно исчезало.
- Доктор, - говорила она дрожащим голосом. - Вы представить себе не можете, как я о нем беспокоюсь! И я бы не обратилась к вам, члену Мирового Совета, если бы...
- Извините, - сказал Калинов. - Я не вполне понимаю, что вас взволновало... Для его возраста это совершенно нормальное явление... Все очень просто! Они где-нибудь собираются, слушают музыку, решают проблемы бытия... Вы не помните, какими мы были в их годы?
Женщина смотрела на него, широко раскрыв глаза, даже кивала, вроде бы соглашаясь, но Калинов чувствовал, что слова, сказанные им, совершенно ее не убеждают. И было ясно видно, что, и слушая, она не перестает думать о чем-то своем.
- Нет, доктор, - сказала она. - Вы не понимаете... Вы просто не можете этого понять!.. Игорь - мой единственный ребенок. Другого у меня уже не будет... Вы понимаете?.. Я всю жизнь чувствовала то, что в этот момент чувствовал он...
Ей явно надо было дать выговориться, и Калинов стал просто слушать, даже не пытаясь вставить в этот монолог ни одной своей реплики. Он слушал, анализировал и старался понять, чем же он может ей помочь.
- Когда ему было плохо - было плохо и мне, - говорила она. - Когда он чему-то радовался, моя душа пела от счастья... Когда ему было больно, я корчилась от боли... - Она вдруг всхлипнула, и голос ее задрожал еще сильнее. - Совсем недавно все изменилось... Все-все-все! Он больше не мой... Он стал скрытен, ничего мне не рассказывает... Я не нужна ему... А совсем недавно он стал исчезать...
Она достала носовой платок и высморкалась. Калинов вытащил из бара бутылку минеральной воды, наполнил стакан. Она судорожно схватила его, поднесла трясущейся рукой к губам. Стало слышно, как часто-часто застучали о стекло зубы.
- Спасибо, - сказала она, отпив несколько глотков и вытерев платком рот. - Вы понимаете, я боюсь... Я просто боюсь! Он уходит, и я боюсь, потому что совершенно перестала его чувствовать. Как будто что-то оборвалось... Вы понимаете?
Калинов кивнул.
- Я не знаю, в чем тут дело... Я не понимаю...
- Кто вы по профессии? - спросил Калинов.
- Кулинар... Но при чем здесь моя профессия?.. Это совершенно неважно! Он исчезает, доктор, вы понимаете?!
Калинов опять кивнул. Конечно, он понимает. Разумеется, он все понимает. Да и понимать тут нечего!.. Ситуация хоть и не часто, но встречающаяся. Наверняка не замужем... И не была. Ожегшись на молоке, дуют на воду... И вот смысл всей жизни, всего существования - сын, единственный и неповторимый, кровиночка родная, плоть от плоти, никто нам с тобой больше не нужен, нам и вдвоем хорошо, правда?.. А годы уносятся, и вот уже ошалевшая от любви мама не может заменить ему мир. И он уходит. Они все уходят... Ничего не поделаешь: юность, как правило, бессердечна. И ничем не поможешь, потому что это жизнь... Вот только как ЕЙ все это объяснить?
- Вы напрасно так волнуетесь, - сказал Калинов. - Я тоже в юности сбегал из дома. И не один раз... Мы собирались где-нибудь на Огненной Земле, жгли костер и до хрипоты спорили... Или отправлялись в Экваториальную Африку, танцевали там под палящим солнцем и целовались с девчонками звездной ночью...
Ее передернуло, и он тут же пожалел, что заикнулся о девчонках. Материнская ревность... Самая темная ревность в мире! Сколько же горя эта женщина может принести и себе, и сыну, и еще кому-то... И что теперь с ней делать? Не предлагать же ей сеансы эмоциотерапии, в самом деле! Это для молодых, а в ее возрасте может оказаться уже и не безвредным для психики. Конечно, если бы ревность грозила сдвигами...
Он вдруг ощутил полнейшее бессилие. Это иногда случалось, правда, чрезвычайно редко, и тогда он, один из лучших специалистов планеты, начинал жалеть, что не пошел, скажем, в кулинары. То ли дело! Никаких тебе поражений.
- Как вас зовут?
- Нонна Крылова. - Она снова всхлипнула.
- Послушайте, Нонна... Не надо так отчаиваться. Все это пройдет, поверьте... Очень скоро пройдет. Надо только немножко потерпеть. Придет время, и ваш Игорь перестанет убегать на свою Огненную Землю. Надо только чуть-чуть потерпеть...
Она вдруг высокомерно посмотрела на него и гордо вскинула голову с шапкой разноцветных волос.
- Доктор, - сказала она. - Не надо меня учить терпению. Я начала терпеть давно, еще с тех пор, когда он в первый раз забился у меня под сердцем. - Она положила руку на грудь. - Все эти годы я терплю и жду, когда он вырастет. - Она с тоской, протяжно вздохнула. - Вот вырастет он, думала я, и обязательно сделает меня счастливой, самой счастливой на свете. Не зря же я отдала ему свою жизнь!.. Впрочем, не в этом главное. - Она махнула рукой. - Вы понимаете, в чем дело?.. - Она замялась.
- Внимательно слушаю вас, - сказал Калинов.
- Я уже говорила, что чувствую его. Так вот... Я просто уверена, да-да, уверена, что, когда он исчезает из дому... Как бы это выразиться?.. В общем, его в это время на Земле нет.
Паркер был, как обычно, пунктуален. Он вышел из джамп-кабины ровно в семь часов вечера.
- Рад вас видеть, коллега, - прогудел он. - Очень рад.
- Давненько мы не встречались, коллега, - ответил Калинов.
Они обнялись.
- А вы почти не изменились, Алекс, - сказал Паркер, оглядывая Калинова с головы до ног. - Разве что седины добавилось.
- И волос поубавилось... Вы мне льстите, Дин. Хоть и говорят, что старый конь борозды не портит, но не тот уже конь, не тот...
Они двинулись прогулочным шагом по старинному узенькому тротуарчику. Справа за высоким гранитным парапетом неспешно катила свои воды Нева. На другом ее берегу уверенно раскинулась между мостами Петропавловская крепость. Впереди, у Зимнего, змеилась очередь жаждущих попасть в волшебные залы Эрмитажа. Паркер с удовольствием вдыхал аромат красивейшего из городов Европы.
- Как моя сегодняшняя просьба? - сказал Калинов.