Весь день Линка провела как в тумане, отсиживаясь в своём углу комнаты. Сестра, вынужденная сидеть дома и шпынять егозливых двойняшек от входной двери, то и дело срывалась на Линку криком. Та молчала, подтянув колени к груди и боясь только одного: фотографии выпадут. Она даже обед готова была пропустить, но мрачный отец, заглянув в комнату, так рявкнул, что пришлось идти и сидеть вместе со всеми за большим столом.
Линка не помнила вкуса еды и вообще поела ли. Мимолётно отмечала заплаканную мать, подпирающую лоб ладонями, непривычно тихих братьев, напряжённую, очень по-взрослому сидящую сестру. Бубнящий голос отца про похороны, поминки, подобающее поведение тоже воспринимала фоном. Линке всё казалось, что взгляды семьи медленно сходятся на ней. Что вот сейчас её спросят о чём-то, что никак нельзя говорить вслух. Чудилось ещё, что предметы на столе начинают терять цвета, оставляя только чёрное и белое. Особенно чёрное: в тенях под тарелками и супницей, под руками матери. В глазах отца из-под густых почти сросшихся бровей
Всё вернулось на места, когда появилась прабабка Яся в сопровождении тётушек и соседок из двора. Дядьки, потоптавшись в коридоре, кликнули с собой мальчишек, в гаражи, и те радостно унеслись за взрослыми. Линке было велено идти в комнату или погулять. А вот старшую сестру внезапно попросили остаться и закрыли за ней дверь в столовую.
Линка на улицу не хотела. Колька и Марат наверняка уже весь двор на уши поставили, хвастаясь, что видели покойника (хотя ни того, ни другого даже за порог дедушкиной квартиры не пустили). Девочка смутно догадывалась, что все бабушки и тётеньки по двору начнут, чуть что, сразу завывать и жалеть её, как тётя Тома. Поэтому она прикрыла за собой дверь в комнату, залезла на кровать, легла лицом к стене. Натянула одеяло чуть не на голову. И только тогда отважилась достать из-под футболки фотографии. Те не сразу и отлипли от кожи. Линка всерьёз испугалась, что изображения так и останутся у неё на животе.
Снимки были тёплыми, как-то неприятно тёплыми, пахли ещё особым химическим запахом. Лёжа на боку, Линка рассматривала их, чуть не носом упираясь в изображения. На первом фото были те самые качели, в каждом дворе такие: стойка с верхней перекладиной, деревянное сиденье на двух металлических прутьях. Спинка у сиденья давно выломана, а позади качелей пустая площадка для игр в мяч, а ещё дальше всё почему-то совсем светлое и невнятное. Ни забора вокруг детского садика, ни веранд. Казалось, что там туманная пустота.
Линка так долго пыталась рассмотреть неясные детали, что перед глазами даже «зайчики» запрыгали. Дробный топот ног в коридоре заставил её встрепенуться, отдёрнуться от фотографии. Но она так и осталась лежать и не шевельнулась, когда дверь в комнату приоткрылась, и голос Васили Камиловны окликнул: «Мерилин? Кызым, спишь, что ли?»
«Да пусть себе спит, ввинтился голос прабабки. Только вот её ещё там не хватало, с глазёнками её белыми, тьфу!»
«Ясмина Тагировна!»
Дверь в комнату захлопнулась, отрезая голоса матери и прабабки. Потом глухо бухнула входная, щёлкнул запираемый замок, и стало тихо. Линка ещё полежала, притворяясь спящей, прислушиваясь: вдруг сейчас Ксения зайдёт и начнёт нудеть. Не зашла.
Девочка села, удержав одеяло на голове, словно в шалашике укрылась. Отложила снимок с качелями. И вдруг заробев, перевернула второй. Несколько секунд, не мигая, смотрела на него. А потом горько разревелась и остановиться не могла чуть не до возвращения родителей и сестры. Те прямо влетели в комнату, заслышав с порога детский плач, уже больше похожий на вой. Выдернули из одеяла, даже не заметив, что под кровать спорхнуло два листа с чёрно-белым изображением.
В тот день мама, сестра и даже отец утешали урёванную Линку, говорили какие-то глупости, что дедушке хорошо, он уже на небесах, поплачь-поплачь, станет легче, хочешь сладкого чаю?
А Линка плакала и плакала, до звона в ушах и головокружения. Не помнила, как в неё влили чай, сладкий до приторности, и жгучий: дрогнув рукой, отец плеснул туда больше, чем хотел, коньяка. Не помнила, как почти сразу провалилась в сон чёрно-белый, монохромный. Без звуков, движения. Без людей И только на скамейке напротив сидел деда Кось, закрыв единственный глаз, и улыбался. А вот чёрная повязка на другом глазу смотрела, смотрела, смотрела. Куда-то в душу, в самую суть Линки, и она там, во сне, знала: дедушка умер из-за неё. Из-за того, что она сделала то последнее фото
Фотографию с дедушкой потом нашли и даже какое-то время держали в серванте, оформив в траурную рамку. Убрали, впрочем, быстро, поскольку Линка всякий раз ударялась в слёзы. Родители её даже психиатру водили, чтобы успокоительные лекарства назначил.
И вот эта страничка биографии пара визитов к «мозгоправу» добавили новых страданий в жизнь Линки. Братцы, не смотря на запрет отца, и даже угрозу ремня, с воодушевлением распространили по двору легенду о «психованной Линке». Подробности с каждым разом становились всё более леденящими кровь, так что вскоре с «немочью бледной» перестали водиться все дети из двора. А к моменту поступления в школу, Линка имела репутацию «конченой припадочной психички».
Искать утешения и уж тем более спрятаться теперь было не у кого и негде. После похорон квартиру и всё имущество деда быстро распродали, а что не смогли продать выбросили. В том числе и все фотографии и фотоальбомы. Исчезло даже траурное фото, как ни пыталась его отыскать Линка, став постарше. А снимок с качелями пропал ещё в тот злосчастный день. Словно его вообще никогда не было.
Школьный период мог бы обернуться кромешным адом, поскольку и в семье всё разладилось. Двойняшки, подрастая, наглея и шалея от кажущейся безнаказанности, были постоянным источником головной боли родителей. Те же были заняты тем, чтобы заработать на учёбу старшей дочери в приличном университете. На младшую, со всеми её душевными муками, ни у матери, ни тем более у отца уже не оставалось никаких сил. Успеваемость у Линки была очень средняя, и сравнений с успехами старшей сестры было не избежать. Мать часто срывалась на крики и невнятные обвинения, и девочка почти совсем замкнулась в себе.
Если бы не Лейла, для близких друзей и домашних Лейка-Бармалейка. Полная противоположность Линки пухлая, розовая, бодрая и резвая, как поросёнок. Она внезапно взяла под свою защиту бледную, всеми зашуганную Линку, чуть не с самых младших классов и по выпуск. И даже когда их развели в разные классы, Лейла, боевая подруга, всегда старалась быть рядом, утешить, ободрить, вытряхнуть из незримой скорлупы. И встряхивала вполне натурально.
«Раз живём, два жуём!» каждый раз заявляла Лейла, когда Линка прибегал к ней за утешением после очередной травли в школе. И потом шла валять обидчиков подруги в пыли, да так, что те улепётывали, позорно поджав хвосты. Отец Лейки был экс-чемпионом по боксу, сам тренировал, вот и дочку уже научил парочке приёмов. И кстати, Юрий Хафизович не шарахнулся от бледной девчонки, которую однажды для знакомства притащила его неугомонная дочь. Очень серьёзно поздоровался, уточнил, не внучка ли она Константина Оскаровича, «величайшего и гениального фотографа этого города и эпохи». И когда, обалдевшая Линка, кое-как поняв, что речь идёт о покойном дедушке, кивнула, тоже очень серьёзно, по-взрослому пожал ей руку.
Лина слабо улыбнулась. Те посиделки дома у Лейки возвращали ей радость жизни и надежду, что когда-нибудь и другие начнут относиться к ней по-человечески Пока однажды отца Лейки внезапно не перевели в другой город. Отъезд состоялся чуть не на следующий день, и Лейле пришлось ехать вместе с отцом. Подружки едва успели попрощаться. Случилось это перед выпускным классом, и для Лины всё разом стало хуже без жизнерадостной подруги.