Очередное задание выполнено.
Открылась входная дверь в соседнюю хижину, оттуда, прикрывая ладонью промежность, выглянула обнажённая филиппинка и сказала:
Он это делай не любит.
Офицер крикнул:
Эй, Везунчик!
К двери подошёл какой-то низкорослый азиат, полностью одетый в камуфляжную униформу.
Ты что же это, не доставил даме удовольствие?
Азиат ответил:
Могло навлечь неудачу.
Карма, сказал офицер.
Может быть, произнёс низкорослый.
Хьюстона же офицер спросил:
Чего, пивка ищешь?
Вообще-то Хьюстон уже должен был находиться в другом месте. Теперь он понял, что опоздал и что мужчина обращается к нему. Свободной рукой офицер сдёрнул полотенце и отшвырнул сигарету. Почти вертикально вниз пустил струю мочи, в клочьях пены которой безвозвратно сгинул окурок, а Хьюстону сказал:
Увидишь чего сто́ящее, так ты дай знать.
Чувствуя себя дураком, матрос Хьюстон вошёл в клуб. Внутри играли в пинбол и переговаривались две юные филиппинки в ярких цветастых платьях, причём тараторили они так быстро, да ещё и большие вентиляторы так вертелись под потолком, что у Хьюстона едва не подкосились ноги.
Из-за стойки поднялся один из морпехов, по имени Сэм.
А ну, всем заткнуться! скомандовал он. Поднял руку в ней, как оказалось, он держал кухонную лопатку.
А что я сказал? не понял Хьюстон.
Извини. Сэм махнул головой в сторону радиоточки, сосредотачиваясь на звуке, точно слепой. Поймали-таки этого типа.
Так ещё же перед завтраком об этом сказали. Не новость уже.
Там ещё кое-что о нём выяснилось.
Ну и ладно, бросил Хьюстон.
Он выпил воды со льдом и немного послушал радио, но сейчас у него так трещало в голове, что ни слова было не разобрать.
Через некоторое время вошёл офицер в безразмерной гавайской рубашке, а с ним и молодой азиат.
Поймали его, господин полковник, сообщил офицеру Сэм. Парня зовут Освальд.
Полковник спросил:
Какой такой ещё Освальд? казалось, будто фамилия убийцы возмутила его не меньше, чем само злодеяние.
Ёбаный сукин сын, ответил Сэм.
Точно, что сукин, согласился полковник. Надеюсь, ему там яйца-то отстрелят. Нашпигуют пулями по самую сраку. Он без всякого смущения смахнул слезу и продолжал: А Освальд это имя или фамилия?
Хьюстон про себя отметил, что сперва этот офицер мочился на землю, а теперь вот он уже и плачет.
Молодому же азиату Сэм сказал:
Сэр, мы, конечно, чертовски рады гостям. Но вообще-то филиппинская армия здесь не обслуживается.
Везунчик у нас из Вьетнама, ответил полковник.
Из Вьетнама? Ты что, заблудился?
Нет, не заблудился, сказал юноша.
Этот парень, продолжал полковник, уже водит реактивные самолёты. Капитан военно-воздушных сил Республики Вьетнам.
Сэм спросил юного капитана:
Так что, война у вас там или как? Ну, война: бдыщ-бдыщ-тыдыдыщ! он изобразил обеими руками, будто держит пистолет-пулемёт, и синхронно затряс ими в воздухе. Да? Нет?
Капитан отвернулся от американца, сформулировал в уме фразу, отработал, повернулся обратно и проговорил:
Не знаю насчёт войны. Много людей умерло.
И этого достаточно, согласился полковник. Это уже кое-что.
А здесь чего делаешь?
Я здесь для подготовки, летать на вертолёте, сказал капитан.
На вид-то тебе и на трёхколёсный велик садиться рановато, усомнился Сэм. Сколько тебе?
Двадцать два года.
Что ж, поставлю, пожалуй, пивка этому косоглазику. «Сан-Мигель» устроит? Да, не против, если буду звать тебя косоглазиком? Дурная привычка.
Зови его Лаки, Везунчиком, посоветовал полковник. Берём, Везунчик! Чем травиться-то будешь?
Парень нахмурился, с таинственным видом сам с собой посовещался и произнёс:
Мне, если можно, «Лаки Лагер».
А сигареты какие куришь? осведомился полковник.
Если можно, «Лаки Страйк», ответил он ко всеобщему веселью.
Внезапно Сэм воззрился на молодого матроса Хьюстона, будто только сейчас его узнал, и спросил:
А где моя винтовка?
С секунду Хьюстон не понимал, о чём идёт речь. Потом его осенило:
Бля!
Где она? судя по всему, Сэма она не так уж прямо интересовала, просто было любопытно.
Бля, проговорил матрос Хьюстон. Ща я за ней сгоняю.
Пришлось возвращаться в джунгли. Стояла ровно такая же жара и ровно такая же сырость. Всё те же самые животные производили те же самые звуки, и положение было ровно столь же ужасно, он был вдали от родного дома, и во флоте ещё служить целых два года, и президент, президент его родной страны по-прежнему мёртв а вот макака куда-то исчезла. Винтовка Сэма лежала в кустах, там же, где он её оставил, а обезьянки нигде не наблюдалось. Видимо, какой-то зверь утащил.
Хьюстон был готов к тому, что придётся опять её увидеть; так что он испытал облегчение можно было вернуться в клуб и не мучить себя лицезрением плодов своего поступка. И всё же, без особой тревоги или беспокойства, он понимал: навсегда от подобных картин ему не уберечься.
Матроса Хьюстона один раз повысили в звании, а потом снова понизили. Он мельком видел некоторые из больших столичных городов Юго-Восточной Азии, бродил душными ночами по улицам, на которых дрожали в затхлом бризе огни фонарей, но ни разу не оставался на суше достаточно долго, чтобы разучиться переносить качку, лишь достаточно для того, чтобы сбиться с толку, насмотреться на мешанину лиц и наслушаться страдальческого смеха. Когда срок службы истёк, он завербовался на новый, при этом более всего его завораживала власть вершить собственную судьбу, просто вписав в нужную графу свою фамилию.
У Хьюстона имелось два младших брата. Ближайший к нему по годам, Джеймс, записался в пехоту и был отправлен во Вьетнам, и вот как-то ночью, как раз перед окончанием своего второго срока во флоте, Хьюстон сел на поезд от военно-морской базы в японской Ёкосуке до Иокогамы там они с Джеймсом договорились встретиться в баре «Арахис». Дело было в 1967 году, с убийства Джона Кеннеди прошло уже больше трёх лет.
В вагоне Хьюстон смотрел поверх чёрных как смоль макушек и ощущал себя великаном. Пассажиры все как один малорослые японцы разглядывали его без радости, без сожаления, без стыда, пока он не почувствовал, будто ему сворачивают шею. Вот он наконец сошёл с поезда и через вечернюю морось двинулся по прямой вдоль мокрых трамвайных рельсов, ведущих к бару «Арахис». Хьюстону не терпелось поговорить с кем-нибудь по-английски.
Большой зал «Арахиса» был битком набит военными моряками и потёртыми на вид ребятами из торгового флота, в голове сразу стало тесно от гомона голосов, а в лёгких от сигаретного дыма.
Джеймса Хьюстон нашёл у сцены, протолкнулся к нему и протянул руку.
Сваливаю я из Ёкосуки, браток! Снова на борт! объявил он первым делом.
Приветствие потонуло в музыке оркестра выступал квартет каких-то местных японских подражателей «Битлов» в ослепительно-белых костюмах и с чёлочками. Джеймс сидел в гражданской одежде за небольшим столиком и тупо глазел на музыкантов, не замечая ничего вокруг, так что Билл прицельно запустил ему в открытый рот солёным орешком.
Джеймс указал на оркестр:
Вот ведь цирк с конями! чтобы было хоть сколько-нибудь слышно, ему пришлось кричать.
Ну чё тут сказать? Здесь тебе не Финикс.
Это почти так же нелепо, как ты во флотской униформе.
Меня отпустили два года назад, а я на сверхсрочную зачислился. Не знаю просто взял вот и записался.
Ты чё, бухой был, что ли?
Ну да, прибухнул чуток, ага.
Билл Хьюстон был приятно удивлён: брат-то, оказывается, больше не мальчик! Джеймс носил стрижку ёжиком, отчего его челюсть мощно выдавалась вперёд, и сидел ровно, не вертелся и не ёрзал. Даже в штатском платье выглядел как солдат.
Они заказали кувшин пива и сошлись на мнении, что, за исключением немногих странных моментов, вот как этот бар «Арахис», Япония им обоим вполне по вкусу хоть Джеймс пока и провёл в этой стране в общей сложности шесть часов в перерывах между полётами и наутро уже должен был сесть в новый самолёт и лететь во Вьетнам; по крайней мере, о японцах оба отозвались вполне положительно.