Михаил Бару - Челобитные Овдокима Бурунова

Михаил Бару

Челобитные Овдокима Бурунова

Письма русского путешественника

Михаил Бару

Челобитные Овдокима Бурунова

Новое литературное обозрение

Москва

2023

УДК 821.161.11

ББК 84(2Рос=411.2)6

Б24

Михаил Бару

Челобитные Овдокима Бурунова / Михаил Бару.  М.: Новое литературное обозрение, 2023.  (Серия «Письма русского путешественника»).

От Вельска и Пудожа до Яранска и Уржума Третья книга очерков Михаила Бару посвящена местам, в которых вряд ли окажется путешественник, охочий до известных достопримечательностей и популярных направлений. Однако у каждого из этих городов, словно у людей, своя неповторимая биография и свой уникальный характер. Крутые и трагические повороты российской истории здесь перемежаются забавными курьезами, частные судьбы сплетаются с общественными, а горе соседствует с надеждой. Описывая их с тонкой иронией и одновременно с нежностью, Бару помогает разглядеть в истории провинциальных городов что-то очень важное и для самих их жителей и для тех, кто никогда в этих местах не бывал. Михаил Бару поэт, прозаик, переводчик, инженер-химик, автор книг «Непечатные пряники» и «Скатерть английской королевы», вышедших в издательстве «Новое литературное обозрение».

В оформлении обложки использовано фото автора.

ISBN 978-5-4448-2344-3

© М. Бару, 2023

© С. Боровиков, предисловие, 2023

© Ю. Васильков, дизайн серии, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

ПРЕДИСЛОВИЕ

Взявшись за предисловие к третьему тому сочинений Михаила Бару («Челобитные Овдокима Бурунова») в издательстве «Новое литературное обозрение», принял эстафету у Анны Сафроновой, узаконившей в предисловии к первому тому («Непечатные пряники») особые права журнала «Волга» на этого писателя, с чем я безусловно согласен и повторять не стану.

Хочу же задаться вопросом без ответа: что подвигло ученого-химика в немолодые уже года не к поэзии, при всем законном успехе его стихов, как давно с удивлением подмечено, и очень русских хайку поэтические наклонности овладевают людьми по черт его знает каким загадочным причинам. Нет, достойны редкого удивления не увлеченность (насколько же противное слово), не стремление (еще гаже), не пристрастие даже, хотя это и точнее,  к социально-урбанистическому чисто российскому феномену, который в СССР назывался и этим словом исчерпывающе объяснялся РАЙЦЕНТР. В советской жизни и, соответственно, советской литературе было два центра притяжения город и село (не знаю, что вперед). Причем город большой, лучше огромный, лучше столица, а село дальнее, лучше сибирское, во всяком случае, окраинное, удаленное от администраций, сосредоточенное на своих колхозных делах. Районный центр в это распределение не попадал.

И вот в наши дни явился Бару с его редкой, труднообъяснимой приверженностью к тому, позволю себе сказать, градскому сословию, какое широко разбросано по нашей пространной Отчизне: райцентры, бывшие некогда уездными городами, не успевшие стать промышленными, зато сохранившие исторический облик, да во многом и нравы. Хорошо знаю, что там жизнь во всех отношениях экономически тяжелее, чем где бы то ни было, и тем неожиданнее там люди.

В своих уездных историях и летописях писатель, кроме кропотливо освоенного местного исторического материала и личных впечатлений, щедро дает волю своей ироничной фантазии, проявляя редкую разнообразием историческую мечтательность. И при этом не забывая тянуть из прошлого ниточки в сегодня, как в сюжете со скопинским Мавроди.

Я пытался найти аналогию Бару, и ничего не получилось. Были и, слава богу, еще встречаются, краеведы-энтузиасты, преодолевающие чиновничьи барьеры по сохранению значимых следов прошлого, только только если относится к их городу.

Искал в недавнем прошлом, где бывали писатели, но только тоже, что и краеведы, пишущие о своем: Бажов, Писахов

Михаил же Бару словно принял обет посетить, изучить и рассказать о находящихся за пределами привычной видимости местечках, которые, как и вся страна, на все лады тиранились сменой режимов, сочетали приверженность к видимости законов с полным их несоблюдением, ненависть к любому самомыслию, малейшей личной независимости. Но странное дело, при том что речь о бесконечных междоусобицах, сварах, доносах, на которые так щедра российская история, чтение не тяжелит, не удручает, не безнадежит. Мне кажется очень важным, что Бару больше чем доверяет своему читателю он приглашает его в соучастники творения текста. Он верит в безусловность союза с читателем не только в политике, но и в собственной поэтике, делясь с ним то и дело своими находками, зная, что читатель сразу в чтении это оценил.

Вот имена городов, о которых рассказал писатель: Вельск, Шенкурск, Уржум, Яранск, Пудож, Лальск, Болхов, Кувшиново (Каменск), Галич, Семенов, Балахна, Пестяки, Фряново, Осташков, Берново, Старица, Торопец, Зубцов, Ветлуга, Красные Баки, Грязовец, Данилов, Лукоянов, Ардатов, Лысково, Сергач, Спасск-Рязанский, Скопин, Пронск, Михайлов, Котельнич, Кадом, Елатьма, Заволжск, Шацк. Побывать мне довелось только в вятском Яранске с отцом, который там учился, и еще имел понятие о рязанском Скопине из чеховских отчетов о шумном уголовном процессе, и еще однажды привлек Ардатов в газетной полемике о прототипе Арбатова в «Золотом теленке».

Какие-то в силу обстоятельств известны более, какие-то возникли чуть не из небытия, общее, по Бару,  люди этих городов, и я предположу, что причина его привязанности к подобным местам именно в них. Ниже в авторском предисловии прочитаете:

Если бы я умел писать романы, то написал бы роман об этих оставшихся в провинции людях. И вообще. Лучше было бы родиться через эти самые двести лет и быть археологом, а не смотреть на все это сейчас. Это очевидцу больно смотреть, а археологу уже не больно, но любопытно. С третьей стороны, есть шанс, что через двести лет или даже через сто эти очерки о городках, которые вы сейчас держите в руках и никак не решите то ли читать, то ли отложить в сторону, археологи возьмут с собой на раскопки, чтобы читать их у костра, прежде чем пить водку и петь «Милая моя, солнышко лесное».

Этот характерный для Бару пассаж совмещает реальный взгляд на реальный историзм жизни с комическим штрихом, снимающим мнимую серьезность, так безнадежно погубившую нашу культуру.

В 2020 году я писал о поразившей тогда меня книге «Мещанское гнездо»: «Страницы Михаила Бару не хочу покидать, хочу сам читать и другим давать». А теперь завидую читателям «Челобитных Овдокима Бурунова», которым только предстоит открыть эту русскую прозу наивысшего качества как знак того, что литература все-таки жива.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

За полтора десятка лет путешествий по нашей провинции насмотрелся я всякого. Живых городков, если исключить Московскую область, видел мало. Гораздо больше полуживых и еще больше полумертвых. Полуживые это те, в которых еще есть остатки производства или производство умерло, но не так давно, и еще не все поняли, что это навсегда. Есть ряд почти живых, которые с трудом, но все же держатся за счет приезжающих время от времени туристов или дачников, или какой-нибудь лесопилки, или сыроварни, или санатория, или даже тюрьмы. Остальные полумертвые или совсем мертвые. Там нет ни производства, ни туризма. Там живут родители, жены и дети тех, кто уехал на заработки в большие города. Там они их ждут. Некоторых напрасно. Таких городков я видел около сотни, не меньше. Думается мне, что та русская провинция, которую мы воображали себе по рассказам Чехова, Паустовского, Распутина, умирает Нет, так не пойдет. Это получается вместо панихиды, а не вместо предисловия. Зайдем с другой стороны.