Сведения, получавшиеся из герцогства Варшавского, по отношению к силам русских были, однако, сильно преувеличены. Пылкий, увлекающийся характер поляков нередко заставлял их рисовать картины, при недостатке сведений часто пополняемые воображением. «Мы видим лес там, где в действительности одни деревья», сознавался один из польских генералов французскому резиденту в Варшаве.
Поэтому в конце 1811 года Наполеон, сохранив прежний порядок получения сведений, наряду с ним дал новую, более строгую организацию делу ведения разведки против России. Она виделась ему уже не просто вероятным противником.
Французскому резиденту в Варшаве, барону Биньону, было предложено избрать из числа способных и достойных доверия поляков, служивших в военной службе и участвовавших в походах, трех старших агентов, которые знали бы хорошо: один Литву, другой Волынь, а третий Лифляндию и Курляндию. Агенты эти должны были получать определенное содержание и сосредотачивать все сведения по топографии и статистике порученных им театров, по расположению, силе и передвижениям русских войск, по постройке и вооружению крепостей. Старшие агенты должны были избрать до 12 низших агентов и держать их на важнейших путях и в назначенных пунктах.
Вознаграждение низшим агентам определялось в зависимости от ценности сообщенных ими сведений. Биньону разрешено было расходовать до 12 000 франков ежемесячно на порученное ему дело. То была немалая денежная сумма. Но в окружении императора считали, что задуманная им игра в разведку стоит немалых свеч. Иллюзий на сей счет в высшем французском командовании не строилось.
Наконец, еще одним источником для получения сведений являлись Австрия и Пруссия, недавние союзники России в войнах против Франции. Так, в марте 1812 года Наполеон получил от прусского правительства «расписание» русской армии. Теперь ему во всей полноте стал известен ее состав.
В результате несомненно, что к началу Русского похода венценосный полководец Наполеон I обладал немалыми сведениями, более или менее близкими к истине, относительно силы и группировок русской армии.
Примечательно то, как Наполеон лично готовился к своим беспрерывным войнам. Его интересовали, прежде всего, два вопроса, относящихся к противной стороне. Во-первых, личность неприятельского полководца и вообще профессиональная подготовка вражеского генералитета к войне в поле. Во-вторых, организация неприятельского командования и силен ли сам главнокомандующий, с которым ему предстояло скрестить оружие.
Пожалуй, перед самым вторжением в Россию Наполеон мог дать себе по этим двум важным для него вопросам самый удовлетворительный ответ. Из старших генералов русской армии настоящим, боевым военачальником он считал одного князя Багратиона, ученика самого Суворова. Но тот находился на вторых ролях, и стать главнокомандующим реально не мог. В этом Наполеон не ошибся.
Военный министр Барклай де Толли был фактически лишен возможности принимать самостоятельные, волевые решения, поскольку при армии находился сам государь. А Голенищев-Кутузов, которого Наполеон считал хитрым и осторожным полководцем, состоял в то время не у дел, да и был он уже человеком преклонных лет. Беннигсен относился Бонапартом к числу «неспособных», что и соответствовало действительности. Но знать только лицо начальствующих лиц это было еще далеко не всё.
Великий завоеватель, раздвигавший пределы созданной им на европейском континенте Французской империи, хотел познать «душу» России, прежде чем выступить в Русский поход 1812 года. Он вознамерился узнать о ней возможно максимально всё. Но, думается, так и не понял ее до конца.
Что хотел получить Наполеон от этой стратегической операции на европейском Востоке? Что он жаждал решить в собственной судьбе, вступив на землю Московского Кремля? Рассуждений на это счет действительно много. Пожалуй, достаточно точно (но, разумеется, не бесспорно) по этому поводу высказался советский историк академик Е.В. Тарле:
«Великая армия в Москве это значит покорность Александра, это полное, безобманное осуществление континентальной блокады, следовательно, победа над Англией, конец войнам, конец кризисам, конец безработице, упрочение мировой империи, как внутреннее, так и внешнее. Кризис 1811 г. окончательно направил мысли императора в эту сторону.
Впоследствии в Витебске, уже во время похода на Москву, граф Дарю откровенно заявил Наполеону, что ни армия, ни даже многие в окружении императора не понимают, зачем ведется эта трудная война с Россией, потому что из-за торговли английскими товарами во владениях Александра воевать не стоило.
Но для Наполеона такое рассуждение было неприемлемо. Он усматривал в последовательно проведенном экономическом удушении Англии единственное средство окончательно обеспечить прочность существования великой, созданной им монархии.
И вместе с тем он ясно видел, что союз с Россией подламывается не только вследствие разногласий из-за Польши и не только из-за беспокоящей и раздражающей Александра оккупации части прусских владений и захватов на севере Германии. Но, прежде всего, потому, что Россия возлагает очень большие надежды на Англию в будущем, как и Англия возлагает свои надежды на Россию.
Существенный удар нанести по Англии он не может. Значит, нужно ударить по России».
То есть для венценосного стратега Наполеона Бонапарта Русский поход был делом осознанно решенным не в 1812 году, а гораздо раньше. То есть вскоре после заключенного в 1807 году Тильзитского мирного договора между Францией и Россией. Заключенного между двумя великими державами, которым по многим веским причинам стало тесно на европейском континенте.
Хотел ли император Наполеон войны с Россией? Большая часть отечественных и зарубежных исследователей отвечает только утвердительно: «Да, хотел и тщательно готовился к ней». Действительно, факты говорят только за это. А факты, как говорится, вещь достаточно упрямая и вполне убедительная.
Все известные наполеоновские слова о противном стремлении реалиям ситуации не отвечали. Хотя такие высказывания часто цитировались и цитируются в наше время. В умении вести политическую игру Бонапарту отказать трудно.
Поэтому трудно воспринимаются, к примеру, рассуждения Горация Вернета в его известной книге «История Наполеона». Он, среди прочего, пишет и такое, со ссылкой на слова императора французов, сказанные в посланиях императору Александру I:
«Разрыв начался в 1811 году. Оба императора не могли уже согласиться в главнейших статьях политики: стало быть, рано или поздно война должна была непременно возгореться. Однако ж Наполеон, всегда старавшийся возложить на неприятеля всю ответственность за бедствия войны, не хотел и на этот раз поднять знамя брани на союзника, не испытав последних средств к примирению, от которого зависело спокойствие Европы.
Он писал несколько раз императору Александру с этой целью. «Ныне, говорил он в одном из своих писем, повторяется то же, что я видел в Пруссии в 1806 году и в Вене в 1809.
Я остаюсь другом Вашего Величества, если даже роковая судьба, увлекающая Европу, вооружит наши народы друг против друга. Буду соображаться с поступками Вашего Величества; никогда не подниму оружия первый; войска мои двинутся вперед, когда вы уничтожите Тильзитский трактат.
Я первый прекращу вооружения, если вы покажете такую же доверенность. Раскаивались ли Вы когда-нибудь в доверии, мне оказанном?»