Слова его не только смутили инокиню, но и испугали ее. Ее чувства были противоречивы. Таисии не хотелось расставаться с ним, но также не хотелось и сближаться с этим еще неизвестным ей человеком. Она извинилась перед ним, призналась, что все время думала о его болезни, но в селе много других больных, а долголетняя работа научила ее относиться к ним всегда бережно, ласково, как к некоему хрупкому сосуду, которому малейшей тряской можно нанести непоправимый вред. Тут зашел доктор Красовский, вернувшийся только что из районного центра. Он занялся больным полковником, а Таисия удалилась в монастырь.
Оперативно-войсковая операция против оуновцев, проводившаяся в эти дни силами внутренних войск в окрестностях Подмихайловце и в других селах, дала большой положительный эффект. Полностью были ликвидированы несколько крупных банд, уничтожены их базы и схроны. А в монастырской конюшне был схвачен советскими солдатами молодой бандит Кирилл.
Монахини притаились, ожидая репрессивных санкций со стороны советских властей.
В этот вечер Таисия вернулась в свою келью с работы в приемном покое довольно поздно и удивилась. Кругом лежали громадные мешки с сухарями и какими-то свертками, ими даже был завален ее любимый рояль. Понимая, что это дело рук матушки игуменьи, она нашла ее в приемной монастыря и спросила:
Что это за склад вы устроили, матушка, в моей комнате?
Она улыбнулась и как ни в чем не бывало ответила:
А это, Таисия, сухари для «партии Бандеры». Я боюсь, в монастыре будет обыск из-за Кирилла, так ты скажи, что этими сухарями кормишь больных сестер.
Инокиня ничего не ответила матушке. Вернувшись в келью, она с помощью двух послушниц вынесла мешки в коридор. К ее удивлению, матушка почему-то совсем не рассердилась на нее, сухари игуменья приказала послушницам из мешков переложить в столы.
Полковник Садовник и доктор Красовский в этот вечер долго и весело о чем-то беседовали между собой. Судя по их оживленному разговору, эти два человека нравились друг другу.
Продолжавшийся приступ малярии еще не позволял Садовнику вставать с кровати. Утром его опять посетила матушка игуменья, и полковник попросил у нее разрешения поговорить с Таисией наедине. Разрешение такое она дала, и вскоре инокиня посетила больного.
Оставшись после ухода матушки наедине с Николаем Арсентьевичем, Таисия, к ее большому удивлению, почти не находила нужных слов для разговора, а ведь совсем недавно она мечтала побыть с ним вдвоем.
Полковник выглядел очень бледным и осунувшимся. Чувствовалось, что малярия сильно потрепала его. Она протянула ему пачку хинина. Он быстро надорвал упаковку, поднес ко рту лекарство и мгновенно запил стаканом воды. Даже не поморщившись от горечи, вытер губы, улыбнулся и сказал:
Ну, теперь будет полный порядок. Все говорят, что руки инокини Таисии руки целительницы. Значит, пойду на поправку.
Она утвердительно кивнула, соглашаясь с тем, что он еще молодой и конечно поправится. Поправится, независимо от ее рук, но ей было приятно, что он вспомнил ее, вспомнил ее руки. А Садовник долго смотрел на нее своими ласковыми, такими бездонными карими глазами, в которых невозможно было что-нибудь прочитать, а затем взял ее за руки и сказал:
Таисия, ты многое уже знаешь о новой России. Это гордая, красивая и могущественная страна, сломившая хребет фашистской Германии. Неужели у вас нет желания служить такой родине? Своей родине
Инокиня на какое-то время задумалась, а затем с горечью в голосе произнесла:
Такое желание у меня уже не раз пробуждалось Но вы знаете, я католическая монахиня и мне такое желание, пусть оно будет самое горячее, трудно исполнить.
Полковник Садовник замахал на нее руками, приглашая ее остановить свое красноречие, и, когда это ему удалось, произнес:
Таисия, дорогой ты мой человек, поверь мне, такое желание, если, конечно, оно есть, может исполнить только один человек. Это Сталин.
Инокиня надолго задумалась, потом загадочно улыбнулась и радостно сказала:
Я решилась. Я обязательно напишу такое прошение на имя господина Сталина и передам его вам. Обязательно.
А он посмотрел на ее просветленное, радостное лицо и спросил:
Таисия, я неплохо знаю историю нашей родины, историю наших революций, кое-что читал из заграничных белоэмигрантских источников, и все они утверждают, что царь Николай II вместе со всеми своими домочадцами, в их числе была и Татьяна, расстреляны в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге. Как понимать ваше утверждение, что вы вторая дочь Николая II. Вы что, тогда спаслись?
Таисия расплакалась, встала со стула, выпила несколько глотков воды, обняла ладонями голову и, покачиваясь из стороны в сторону, выдохнула:
Ох, как же тяжело, Николай Арсентьевич, вспоминать это страшное время. В известную всем ночь наш новый начальник охраны дома Ипатьева комиссар Екатеринбургской ЧК Юровский разбудил всю нашу семью: доктора Боткина, прислугу, и объявил, что в городе мятеж, поэтому всем надо спуститься на нижний этаж, где мы будем в большей безопасности. Схватив кое-какие носильные вещи и подушки, мы с сестрами вышли из своей комнаты, впереди нас по лестнице, ведущей во двор, через который входили в комнаты нижнего этажа, спускались Юровский, его помощник, кажется, по фамилии Никулин или Никулкин, за ним шел папа, на руках его был Алексей Николаевич, затем мама, потом мои сестры.
Я шла последней из них, потом доктор Боткин, а дальше прислуга. Было довольно темно, не знаю, что меня подтолкнуло, но, мне кажется, я почувствовала толчок в спину руки доктора Боткина и шмыгнула, как мышь, под лестницу, в сплошную темноту и затаилась.
Вскоре я услышала выстрелы, крики своих близких, потом вдруг все стихло, только изредка кто-то пьяно матерился, но вот страшно закричала моя сестра Анастасия, послышался какой-то страшный удар, и она ту же замолчала. Потом раздался крик девушки Демидовой, затем громкий смех убийц, они, кажется, начали ловить ее, но вот последовало несколько таких же тяжких ударов, девушка захрипела, и наконец все стихло
Инокиня, словно в лихорадке, затряслась, зарыдав, налила дрожащими руками воды в стакан, быстро ее выпила, прошла по комнате из угла в угол, вытерла слезы и села на стул, стоявший у кровати полковника. Словно завороженный он удивленно покачивал головой, а она дрожащим голосом продолжила:
Мне кажется, от страха я на какое-то время потеряла сознание. Придя в себя, на носочках вышла в какую-то дверь и очутилась во дворе, где виднелись две машины, около которых сновали люди. Я тихонько, прячась за деревья, почти покинула двор дома Ипатьева, но тут вдруг наткнулась на полупьяного часового. Глаза его заблестели, решив, по-видимому, что я из местных девушек, молча схватил меня, пытаясь повалить на землю. Я оттолкнула его, он упал, но тут же вскочил, схватил винтовку, стоявшую у забора, и ударил меня прикладом в переносицу. Обливаясь кровью, почти без сознания, я сумела как-то дойти до Ново-Тихвинского монастыря, у ворот которого упала. Позже там меня подобрал сторож
Таисия несколько успокоилась, полковник с нетерпением ждал ее дальнейшего необыкновенного рассказа, а она задумалась, по всей видимости, что-то вспоминала, а затем продолжила:
В монастыре меня вылечили. Никто из монахинь, за исключением моей благодетельницы Евгении Ивановны Радищевой, лечившей меня, не знал моего происхождения. Только ей одной я подробно рассказала, кто я такая, после того, как она мне сообщила, что является членом тайного общества «За спасение царя и Отечества». Радищевой я была вывезена в Калугу, а затем в Киев. В 1919 году в Киеве я приняла католическую веру, а в 1920 году с отступающими польскими войсками оказалась в Польше, где проживала в ряде католических монастырей.