Защита ничего не имеет добавить, сказал Дэниел Уэбстер, возвышаясь как гора. Собственная речь еще гудела у него в ушах, и он ничего не слышал, пока судья Хаторн не произнес: «Присяжные приступают к обсуждению приговора».
Со своего места поднялся Уолтер Батлер, и на лице его была сумрачная веселая гордость.
Присяжные обсудили приговор, сказал он, глядя гостю прямо в глаза. Мы выносим решение в пользу ответчика, Йависа Стоуна.
При этих словах улыбка сошла с лица гостя но Уолтер Батлер не дрогнул.
Быть может, оно и не находится в строгом согласии с доказательствами, добавил он, но даже навеки проклятые смеют отдать должное красноречию мистера Уэбстера.
Тут протяжный крик петуха расколол серое утреннее небо, и судья с присяжными исчезли бесследно, как дым, как будто их никогда и не было. Гость обернулся к Дэниелу с кривой усмешкой.
Майор Батлер всегда был смелым человеком, но такой смелости я от него не ожидал. Тем не менее, как джентльмен джентльмена, поздравляю.
Прежде всего позвольте-ка забрать эту бумажку, сказал Дэниел Уэбстер и, взяв ее, разорвал крест-накрест. На ощупь она оказалась удивительно теплой. А теперь, продолжал он, я заберу вас! И его рука, как медвежий капкан, защемила руку гостя. Ибо он знал, что, если одолеешь в честной борьбе такого, как господин Облом, он уже не имеет над тобой власти. И он видел, что господин Облом сам это знает.
Гость извивался и дергался, но вырваться не мог.
Полно, полно, мистер Уэбстер, проговорил он с бледной улыбкой. Это же, наконец, сме ой!.. смешно. Разумеется, вас волнуют судебные издержки, и я с радостью заплачу
Еще бы не заплатишь! сказал Дэниел Уэбстер и так встряхнул его, что у него застучали зубы. Сейчас ты сядешь за стол и напишешь обязательство никогда больше до самого Судного дня! не докучать Йавису Стоуну, его наследникам, правопреемникам, а также всем остальным ньюгэмпширцам. Потому что если мы возымеем охоту побесноваться в этом штате, то как-нибудь обойдемся без посторонней помощи.
Ой! сказал незнакомец. Ой! Ну по части хмельного, положим, они никогда не отличались, но ой! я согласен.
Он сел за стол и стал писать обязательство. Но Дэниел Уэбстер все-таки придерживал его за шиворот.
А теперь мне можно идти? робко спросил гость, когда Дэниел удостоверился, что документ составлен по всей форме.
Идти? переспросил Дэниел, встряхнув его еще разок. Я пока не решил, как с тобой поступить. За судебные издержки ты рассчитался, но со мной еще нет. Пожалуй, заберу тебя на Топкий луг, сказал он как бы задумчиво. Есть у меня там баран Голиаф, который прошибает железную дверь. Охота мне пустить тебя к нему на поле и поглядеть, что он станет делать.
Тут гость начал умолять и клянчить. Он умолял и клянчил так униженно, что Дэниел, по природе человек добродушный, в конце концов решил его отпустить. Гость был ужасно благодарен за это и перед уходом предложил просто из дружеского расположения погадать Дэниелу. И Дэниел согласился, хотя вообще не очень уважал гадалок. Но этот, понятно, был птица немного другого полета.
И вот стал он разглядывать линии на руках Дэниела. И рассказал ему кое-что из его жизни, весьма примечательное. Но все из прошлого.
Да, все правильно, так и было, сказал Дэниел Уэбстер. Но чего мне ждать в будущем?
Гость ухмыльнулся довольно-таки радостно и покачал головой.
Будущее не такое, как вы думаете, сказал он. Мрачное. У вас большие планы, мистер Уэбстер.
Да, большие, твердо ответил Дэниел, потому что все знали, как ему хочется стать президентом.
До цели, кажется, рукой подать, говорит гость, но вы ее не добьетесь. Люди помельче будут президентами, а вас обойдут.
Пусть обойдут я все равно буду Дэниелом Уэбстером, сказал Дэниел. Дальше.
У вас два могучих сына, говорит гость, качая головой. Вы желаете основать род. Но оба погибнут на войне, не успев прославиться.
Живые или мертвые они все равно мои сыновья, молвил Дэниел. Дальше.
Вы произносили великие речи, говорит гость. И будете произносить еще.
Ага, сказал Дэниел.
Но ваша последняя великая речь восстановит против вас многих соратников. Вас будут звать Ихаводом и еще по-всякому. Даже в Новой Англии будут говорить, что вы перевертень и продали родину, и голоса эти будут громко слышны до самой вашей смерти.
Была бы речь честная, а что люди скажут неважно, отвечал Дэниел Уэбстер. Потом он посмотрел на незнакомца, и их взгляды встретились. Один вопрос, сказал он. Я бился за Союз всю жизнь. Увижу я победу над теми, кто хочет растащить его на части?
При жизни нет, угрюмо сказал гость, но победа будет за вами. И после вашей смерти тысячи будут сражаться за ваше дело благодаря вашим речам.
Ну коли так, долговязый, плоскобрюхий, узкорылый ворожей-залогоимец, закричал Дэниел Уэбстер с громовым смехом, убирайся восвояси, пока я тебя не отметил! Потому что, клянусь тринадцатью первоколониями, я в саму преисподнюю сойду, чтобы спасти Союз!
И с этими словами он нацелился дать гостю такого пинка, что лошадь бы на ногах не устояла. Он только носком башмака достал гостя, но тот так и вылетел в дверь со шкатулкой под мышкой.
А теперь, сказал Дэниел Уэбстер, видя, что Йавис Стоун понемногу приходит в себя, посмотрим, что осталось в кувшине; всю ночь толковать у любого глотка пересохнет. Надеюсь, сосед Стоун, у вас найдется кусок пирога на завтрак?
Но и сегодня, говорят, когда дьяволу случается проезжать мимо Топкого луга, он дает большого крюку. А в штате Нью-Гэмпшир его не видели с той поры и поныне. Про Вермонт и Массачусетс не скажу.
Дэниел Уэбстер и морская змея[2]
Так уж вышло, что однажды летним днем Дэнл Уэбстер и кое-кто из его друзей отправились рыбачить. Дело было во времена зенита его власти и славы, когда вопрос состоял не в том, будет ли он президентом, а в том, когда он им будет, и все депо Кингстона вставало, когда Дэнл Уэбстер прибывал занять свои вагоны. Но он, хотя и был госсекретарем и первым человеком в Новой Англии, все равно оставался прежним Дэнлом Уэбстером. Ром он покупал самолично и на розлив у полковника Севера в Кингстоне, аккурат под вывеской «Товары из Англии и Вест-Индии», и всегда находил время, чтобы хоть как-нибудь да подсобить другу. А что до его большой фермы в Маршфилде[3] та у него была светом в окошке. Любимых лошадей он хоронил со всеми почестями, не снимая, как говорится, с них подков, на частном кладбище, сочинял им эпитафии на латыни, и от него часто слышали, что у его большого быка венгерской породы, Святого Стивена, в одном только заднем копыте больше ума, чем у многих политиков. Но если он и любил что-нибудь больше самого Маршфилда, так это море и вообще воды вокруг него, ибо он был прирожденный рыбак.
В тот раз он рыбачил в соленых водах на «Комете» так далеко от суши, что ее и видно не было. День выдался в самый раз для рыбалки, не слишком туманный, но и не слишком ясный, и Дэнл Уэбстер радовался ему, как радовался всему, что есть в жизни, кроме разве что когда слушал речи Генри Клея. Он выкроил с полдюжины дней, чтобы съездить в Маршфилд, а в отдыхе он нуждался, ведь годом раньше мы чуть было не ввязались в войну с Англией, и теперь он старался довести до ума надежный, склепанный медью договор, чтобы сгладить разногласия, из-за которых наши две страны все еще оставались недружественными. А это была та еще работенка даже для Дэнла Уэбстера. Но едва ступив на борт «Комета», он сразу стал беспечным и душевным. Вокруг него собрались верные друзья, и он не позволил бы сказать на судне ни слова о политике впрочем, в тот раз это правило нарушили, и не без причины, как вы вскоре сами поймете. А когда ему попалась первая треска и он почуял, что рыбина заглотила наживку, то медленно расплылся в широкой улыбке и объявил: «Джентльмены, вот оно истинное утешение». Таким уж человеком он был.