Соседка Машка, которая год как уехала из общаги, учила всех в курилке, что надо хорошо давать, тогда тебе и подарки, и деньги, и кафешки. Гордо демонстрировала золотые серьги, рассказывала о квартире любовника, в которой два этажа. Нет, дуры, не в доме два этажа, а в квартире! И мы на этой лестнице и на окнах, которые размером во всю стену, и на барной стойке в кухне. Да, представьте себе, лохушки, что в некоторых квартирах есть барные стойки. Любовник был армянин, старше и женат. Те, кто его видел, говорили, что страшен, как черт. Геворг. Маша называла его кратко Джео. Как ни назови, как не сплетничай, но он увез Машку от кухонных общажных тараканов и очередей в душ. Нет, не в свои двухэтажные хоромы, а в съемную квартирку. До конца учебы поживу тут спокойно, рассудила Машка, а там будет диплом, уйду, сама заработаю. А пока надо стонать погромче, да дергаться, якобы от оргазма. Ну и побрить все вовремя, и книжки почитать, порно глянуть.
Яне тоже хотелось свободы, своего угла, унитаза и душа. Отсутствия склок, сплетен, пьянок и чужого шума неизменные спутники общажной жизни. Иногда казалось, что она тоже сможет вытерпеть волосатого армянина. Всего-то раза три в неделю, зато остальное время кайф. Даже поехала раз с Машкой на совместное свидание. Пустое кафе, в котором Джео был хозяин, а Машка раньше работала официанткой, пока однажды после смены не дала хозяину. Яна пыталась во весь рот улыбаться некому Армену. Но когда он начал обнимать, её буквально передернуло от вида волосатые короткопалых лап. Захотелось сбежать. Но не подводить же Машку. Пришлось сидеть в кафе до утра.
Джео варил хаш. Попробовать этот шедевр кулинарии Яне не довелось, да и желания не было. Ибо вонь стояла адская. Как от холодца или сальтисона, который в детстве мастерски варила бабуля. У маленькой Яны дыхание перехватывало в те дни. Сначала от вида отрубленных коровьих ног или свиной головы с навеки закрытыми глазами. Потом Яна переставала дышать от дурного запаха, который витал в квартире еще долгое время, даже если огромная кастрюля переставала булькать на плите. И третий этап бездыханности наступал, когда бабуля с восторгом заносила с балкона таз с непонятным бурым болотом. Болото полагалось порезать на куски и раздать домочадцам.На стол выставляли магазинные баночки с горчицей и хреном. Кстати, баночки эти никогда не выбрасывали.
Яна с сестрой Катькой отмывали их в ванной вместе с бутылками-чебурашками. Несли на соседнюю улицу в пункт приема стеклотары. Предварительно узнавали, кто сегодня приемщик: одноглазый Коля или толстая Маня. Маня была добрая, не особо придиралась к качеству тары, быстро подсчитывала в уме и выдавала деньги. Бежишь потом радостно в магазин за Юппи и чупа-чупсами. С Колей было тяжелее. Единственным глазом он долго рассматривал каждую бутылку или банку, докапывался до каждой царапины. В итоге половину сумки тащишь до дома, ждешь дежурства толстой Мани в надежде, что тара все же будет принята. Уже учась в институте история повторялась, когда узнавали, кто из преподов будет вести предмет, кому проще сдать экзамен. Жизнь состоит из Колей и Маней.
Стекольный бизнес приносил первые деньги. Но конкурентов хватало: дети, бомжи. Однажды толпа пацанов догнала Яну и Катьку, которые бережно тащили тару. Вцепились грязными лапами в сумку:
Э, мочалки, гоните сюда бутылки! грозно заявил главарь.
Иди в жопу, урод! ответила бойкая Катька.
Подножка, удар в спину. Пару секунд девчонки пытались устоять на ногах, но все же рухнули под звук битого стекла.
Рыжий, ты долбоеб! ругался главарь. Нахера ты их уронил? Теперь сдать нечего!
И отвесил пендель одному из парнишек. Знатный пинок в тощую задницу, обтянутую синтетическим сгустком китайского Абибаса.
Рэкетиры удалились. Яна с Катькой раскрылили трясущимися пыльными пальцами сумку. Надеялись, что уцелело хоть что-то. Все было разбито. Как и их сердца. Сидели на бордюре, плакали, матерились, мечтали, как станут сильными, найдут этих козлов и убьют. А потом вообще вырастут, станут сильными, уедут из этого городишки, где тебя среди бела дня могут ткнуть мордой в тротуар. Конечно же станут богатыми, и мужья у них будут красивые и сильные, как Данила Багров из Брата, поубивают всех, кто когдато их обидел.
В те веселые времена все пацаны мечтали стать бандитами, а девочки путанами и певицами. Слово путана манило. В умах соплюх означало, что тебя любят сразу много мужчин и дают тебе доллары, дарят бриллианты и в рестораны водят. А с тебя спроса нет. Наряжайся красиво да сиди себе, покуривай. Даже репетировали роль путаны. Тщательно готовились к этому процессу, натягивали на себя наряды и мамины туфли на каблуке, слюнявили черный карандаш, рисовали кривые стрелки, спичкой выковыривали остатки помады. Красный фломастер помогал создать яркий маникюр, карандаш заменял сигарету. Садились за кухонным столом, ногу на ногу (мамины туфли при этом иногда падали). Пили воду с вареньем альтернатива вину, вытягивали губы трубочкой якобы выдыхая дым из карандаша. Дольче вита в представлении ребенка девяностых.
Как-то за подобной репетицией их застал Янин отец. Вернулся рано с шабашки. Он не работал несколько месяцев. Ходил по квартирам, что-то ремонтировал. Деньги водились только у пенсионеров. Остальные платили продуктами, бытовой химией, одеждой. В этот раз, видимо, достался пакет стирального порошка. Папа оставил порошок у дверей, вместе с потрепанной сумкой с инструментами. Мельком глянул на девчонок и вдруг замер. Яна кожей чувствовала, что-то дурное. Обычно, отцу плевать на их игры, кивнет в ответ на подружкины Здрасте, дядя Вова! и уйдет в комнату к телеку. А тут скользит по ним взглядом и молчит. Но чувствуется, что злится, но на что? Магнитофон не брали, полы помыли с утра, уроки тоже сделали, посторонних девчонок нет, только давно знакомые подружайки. За мамины туфли что ли?
Папа, а мы играем, Яна хотела прервать это молчание.
Я вижу. В кого?
В путаны, сидим в ресторане, хотелось, чтобы он свалил в комнату к телеку и прекратил так недобро пялиться. Пьяный что ли? Хотя пьяный он не такой.
Ну-ка, быстро, сняли все, рожи с мылом помыли и по домам! вдруг заорал папа. Папа, который всегда молчал или спокойно говорил. Орать мамина прерогатива.
Девчонок как ветром сдуло. Яна, глотая слезы, поспешно мыла стаканы, папа курил на балконе. За окном медленно темнело. В квартире висело молчание. Яна сидела в уголке у стены. Папа в комнате. Пришла мама, устало скинула ботинки. Она единственная в семье еще имела работу. Волокла на себе эту ношу, принося домой продукты, которыми выдавали зарплату.
Каждый раз состав продуктового набора менялся: то макароны, которые при варке превращались в серый клейкий комок. То сахар, муку, растительное масло. В какой-то месяц принесла майонез и шоколадки. Сидела плакала, а Яна не могла понять, почему? Ведь майонез с хлебом это пища богов, особенно если на дворе осень, в кладовке полная коробка дачных помидорок. А стопки из плиток шоколада в шкафу просто сладкий сон. Правда, сон этот быстро закончился: мама сменяла шоколад на какуюто хрень типа гречки и тушенки.
Че случилось? Двойку получила, на физру опять не пошла? спросила мама, моментально уловив домашний напряг.
Яна помотала головой.
Что тогда?
Не знаю, прошептала Яна, папа накричал. Девочек выгнал, а мы просто играли. Слезы капали в подол ситцевого халата.
А че не говоришь матери, в кого играли?! взревел папа из комнаты. Пулей залетел на порог кухни. Лицо перекошено, кулаки сжал. Яна вжалась в угол кухни. Она у нас в бляди собралась, сидят мандавошки малолетние и представляют, как будут мужиков снимать в кабаках! Ты представить можешь, че из нее растет?!