В дни Иосифа в Антонии размещался римский гарнизон из крепости хорошо просматривалась значительная часть города, и в ней без труда можно было разместить больше двух тысяч воинов. В самом дворце располагались сотни залов и комнат, каждая из которых отличалась своими особыми фресками и особым убранством; вся мебель и домашняя утварь в этих залах была сделана из полудрагоценных и драгоценных камней, золота и серебра. Были здесь и внутренние дворики, и обеденная зала, в которой были свободно расставлены сто кушеток, а в подвальных помещениях располагались склады с запасами питья и продовольствия, а также тюремные и пыточные камеры. Под землей же тянулся ход из Антонии на территорию Храма, который в случае войны должен был стать следующим форпостом обороны.
Хорошо был виден из Верхнего города и Храма и другой дворец Ирода, также представлявший собой «город в городе». Он был окружен мощной стеной высотой 15 метров и состоял из комплекса зданий, с сотнями комнат и галерей, полы которых были выложены искусной мозаикой, стены либо расписаны фресками, либо облицованы мрамором и инкрустированы драгоценными и полудрагоценными камнями. При этом в каждой комнате можно было найти дорогую золотую, серебряную и стеклянную утварь.
Между различными зданиями дворца тянулись уютные скверы с беседками, множество купален и бассейнов, украшенных медными скульптурными композициями, из которых била вода.
И все же главной драгоценностью Иерусалима, да и всей восточной части Римской империи был, безусловно, Второй Иерусалимский Храм, отстроенный тем же Иродом с таким великолепием, что он во многом не уступал Первому Храму, построенному царем Соломоном.
«Внешний вид храма представлял все, что только могло восхищать глаз и душу. Покрытый со всех сторон тяжелыми золотыми листами, он блистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, ослепительным для глаз, как солнечные лучи. Чужим, прибывавшим на поклонение в Иерусалим, он издали казался покрытым снегом, ибо там, где не был позолочен, он был ослепительно бел. Вершина его была снабжена золотыми заостренными шпицами для того, чтобы птица не могла садиться на храм и загрязнить его. Каменные глыбы, из которых он был построен, имели до сорока пяти локтей длины, пяти толщины и шести ширины. Перед ним стоял жертвенник вышиной в пятнадцать локтей, тогда как длина и ширина его были одинакового размера в пятьдесят локтей» так опишет Иосиф Храм в «Иудейской войне» (ИВ, 5:5:6).
Сегодня уже немногие сознают, что большая часть наших знаний об Иерусалиме и Втором Храме, да и обо всей жизни древней Иудеи дошла до нас, в сущности, благодаря отменной памяти и наблюдательности маленького коэна Иосифа сына Маттафии, который увековечит их в своих книгах.
Храм был не только средоточием религиозной жизни еврейского народа, но и его главным духовным, культурным и административным центром, причем поистине гигантским. По оценкам историков, в нем на разных работах ежедневно было занято порядка 25 тысяч человек. Это были не только коэны и левиты, но и многочисленный обслуживающий персонал и подсобные рабочие.
В Храме располагались большие загоны для предназначенного в жертву скота, склады с запасами необходимых для священнослужения дров, муки и оливкового масла; гигантская казна и сокровищница, в которую складывались жертвоприношения евреев, устремлявшихся в Иерусалим со всех концов известного тогда мира; колоссальный архив и библиотека.
Наконец, на территории Храма заседал Синедрион, бывший, как уже сказано, высшим судебным и законодательным органом, определявшим практически все стороны повседневной жизни еврейского народа и возглавлявшийся «наси» президентом, или, если угодно председателем Верховного суда.
Просторный зал заседаний Синедриона заканчивался большим полукругом, вдоль которого сидели семьдесят его членов, возглавляемые председателем такая форма позволяла судьям видеть друг друга в момент обсуждения. Перед судьями стояли три ряда кресел, которые занимали «талмидей-хахамим» буквально «ученики мудрецов», то есть мудрецы кандидаты в члены Синедриона, следившие за всеми его обсуждениями и имевшие право высказать свое мнение, если они считали это необходимым.
У каждого талмид-хахама было свое место, четко определенное место, обозначавшее одновременно весомость его мнения. Когда приходило время сменить члена Синедриона, то брали одного из кандидатов из первого ряда. При этом один из кандидатов из второго ряда переходил в первый, а из третьего во второй. Тем временем выбирали из народа следующего кандидата в члены Синедриона, причем он не обязательно занимал кресло выбывшего его место в ряду определялось его знаниями и заслугами перед обществом.
Существуют разные мнения по поводу того, был ли Маттитьягу, отец Иосифа, членом или хотя бы кандидатом в члены Синедриона. Сторонники версии того, что Иосиф был сыном члена Синедриона, опираются среди прочего на следующую фразу «Жизнеописания»: «Отец мой Маттафий славился не только знатностью своего рода, но еще более заслужил похвалу за свою справедливость» (ЖО, 2:7).
По всей видимости, говорят они, под «справедливостью» имеются в виду те суждения, которые Маттитьягу высказывал на заседаниях Синедриона, демонстрируя тем самым, что он занимает это место отнюдь не только по праву рождения.
Но с учетом того, что речь, вероятнее всего, идет о греческой кальке с иврита, «его справедливость» можно перевести и как «его благотворительность». Дело в том, что помощь бедным, согласно иудаизму, отнюдь не является милостыней давая ее, богатые евреи лишь восстанавливают преднамеренно нарушенную Всевышним в этом мире справедливость, а потому и пожертвование обозначается однокоренным с ним словом. Это означает, что Маттафия мог заслужить уважение общества и своей значительной помощью бедным, которых в его время в Иудее, да и за ее пределами хватало.
В любом случае отец нашего героя был, вне сомнения, известным и уважаемым не только в своей среде, но и в городе человеком, что, безусловно, благоприятно сказалось на последующей судьбе его сына.
* * *
Есть что-то символическое в том, что 37 год нашей эры, год рождения Иосифа бен Маттафия, стал одновременно годом великих потрясений в Риме и во всей империи, заложившим основу многих будущих трагедий.
Именно в этот год на римский престол был возведен 25-летний Гай Юлий Цезарь Август Германик, больше известный как Калигула.
Один из самых емких рассказов о Калигуле и его правлении мы находим в классическом учебнике по истории Древнего Рима Н. А. Машкина: «Калигула начал с амнистии всех осужденных при Тиберии, распоряжения которого были признаны недействительными. Доносчики были наказаны, закон об оскорблении величества перестал применяться. Было разрешено пользоваться книгами, запрещенными при Августе и Тиберии. В отличие от экономного Тиберия Калигула тратил громадные средства на театральные представления и постройку новых зданий. Первый период правления молодого императора характеризовался согласием между ним и сенатом. Но вскоре господствующие круги Рима должны были разочароваться. Молодой правитель стал проявлять стремление к злоупотреблению властью. Начались преследования, прежде всего лиц сенаторского сословия. Произвол доходил до таких пределов, что некоторые поступки Калигулы могли быть объяснены только его душевным расстройством. Подобно эллинистическим царям, Калигула считал себя неограниченным монархом. Некоторые приветствовали его как Юпитера Лациарского. Калигула установил особый церемониал, низкие поклоны, целование ног и пр. Значительные средства, собранные бережливым Тиберием, были израсходованы. Тогда Калигула прибегнул к разнообразным приемам, чтобы пополнить казну: конфисковалось имущество осужденных, устраивались принудительные аукционы, провинции должны были платить непомерные налоги»[15].