Кузьма заиграл мускулами. Типа, а в глаз?
Хорошо. Отбил девку, отвлёк его Костя. Сели в электричку. До платформы «Рижская» одна остановка. Где ж вы шарахались до утра?
Какая на фиг «Рижская»? распалился Кузьма. Драпанули мы с ней, как кот с кошарой драные. Я так неохотно, конечно. Мне-то чего бояться? Я и так пуганый. Это меня пусть боятся! Вот! А она тянет за руку. Откуда энергии столько у девки? Бежим куда-то, конец платформы, через пути скачем, дыра в бетонном заборе, какое-то депо. Рабочие во-от с такими гаечными ключами, я бы не поверил, если б сам не увидел! Откуда только гайки такие берутся? И к каким бигудям прикручиваются? Провожают нас глазами, а сами левые руки в карманы штанов позасовывали. Заелозили, точилово зевачное. Оно и понятно юбка на Дуське совсем вверх съехала, весь срам наружу. А я её ещё и за попу подпихиваю, через очередной забор перемахиваем. Короче, забрались мы на какую-то платформу, вскочили в неизвестную электричку. Странная какая-то была электричка
Что ж в ней было странного? уточнил Костя.
Я сам не понял. Вроде в тамбуре стоим, а сцепки нету ни слева, ни справа. В обе стороны раздвижные двери и лавки с пассажирами. Выходит, посреди вагона стоим, словно не электричка, а трёхдверный «Икарус». Первый раз в жизни такое увидел.
Понятно, просёк я, то был экзотический состав ЭР-2213. Электричка с трёхтамбурными вагонами.
Вот-вот, подтвердил Кузьма, стоим в этом трёхтамбуре, дышим тяжело. А она рукой шею мою обвила и прижалась всеми своими косточками и сосо́чками
Тут Кузьма прервал рассказ и вперился в трещину на потолке. На его простодушном лице бесхитростно отразилось повторное переживание давешнего момента. Мы с Костей допивали остывший чай и помалкивали.
Понимаете, братаны, медленно продолжил Кузьма, вот были у меня и девки, и любовь была Считал, что учёный, в курса́х обо всём давно. А тут размяк, стаял. Ощутил себя, словно в купели какой волшебной. Кайф по телу разлился такой и оргазму не по зубам. В каждой клеточке нега вырабатывается. И всё без суеты. Не надо шевелиться, незачем елозить. У меня дыхание перехватило, только и думаю, чтобы не кончалось всё это как можно дольше. Чтобы не вломился кто в тамбур, не спугнул момент. Так до какого-то Нахабино и доехали. Конечная оказалась. Сраная. На платформе одни жидрики14 в лужах купаются. Ну и ошивается наряд. От безделья приняли нас менты. Тёпленькими.
За что? не удержался Костя.
А за что по осени у деревьев листья облетают?
Вопрос риторический, перевёл я.
Приволокли в линейное отделение милиции. Стали дело шить. Дусе за проституцию, ведь её род занятий у неё на лбу отпечатан буквицей из газеты «Правда». Не отвертишься. А мне, ясен чурбан за сутенёрство. Допытывались, кому привёз девку по вызову в их образцовый социалистический рабочий посёлок? Повезло, что Дусин паспорт при ней был. Мой-то всегда при мне
Тут Кузьма припомнил пикантную подробность и заранее усмехнулся.
Ха! Только паспорт этот Дуськин кровью измазан. Начальник страницы аккуратно разлепляет, а сам Дусю холодными зенками сверлит. Что же это у вас, гражданка Распердяева, документик-то в крови весь? Надо бы на экспертизу его отправить, а?
Как-как? прыснул я. Распердяева?
Ну да, Евдокия Распердяева, подтвердил Кузьма. Я в паспорте сам видел.
Весьма достойно, пожал Костя плечами.
А Дуська-то не лыком шита: месячными запачкала, отвечает. В такие переделки попадала, говорит, что паспорт приходилось в трусы прятать. На полном серьёзе сказала, ни полухмылочки на роже её нахальной, братаны, не вру! Скривился капитан, уже за самый кончик паспорт придерживает. Интерес на ходу теряет.
Знаем мы уже, откуда кровища, сболтнул я.
Да ладно?
Дуся Распердяева всё нам выдала, как на духу.
Во как! Я тут, понимаешь, на курорт её тащить собрался. А подноготную она вам выкладывает.
Не серчай, старик, в квартире прописывать это не по крыма́м таскать. Тут ответственность иная, замирился с ним Костя.
Кузьма пожал плечами.
Пусть так. Мне, если честно, плевать.
Тут Кузьма протолкнул ногтём мизинца толику чебурека, застрявшую вчера в зубах.
Отпустили? напомнил я о том, что клубок приключенческого триллера до конца не размотан.
Отпустили, кивнул Кузьма. За добровольное пожертвование. Да и то не сразу. Нам бы на волю, на свежий воздух, в кустики по делам маленьким. Я ему: у вас, гражданин начальник, ни единой улики против нас нету, одни гольные фантазии. А он всё твердит: первая электричка только в четыре утра пойдёт. Куда ж вы, молодые люди, так торопитесь?
Понятно, подытожил я, от платформ Ленинградского вокзала вы просочились на Каланчёвку и запрыгнули в электричку Рижского направления.
Верно. Обратно нас электричка доставила на Рижский вокзал. Оттуда уж пешком дошли. Места знакомые. Ладно, братва, заболтался я с вами. Пора по билеты выдвигаться, а оттуда на Варшавку. Вдруг пофартит сегодня.
Тогда сдашь билеты и поедешь на машине?
А то! Тогда мне уже никакие билеты в мире будут не нужны. Сам себе хозяин. Куда хочу, туда верчу.
Я засомневался, что билеты в Крым так прямо сидят и ждут, когда Кузьма сподобится прийти за ними в кассу. Но, ни на йоту не вникая в вопрос, Кузьма попросту переплатил спекулянту за два купейных места на 31-й скорый Москва Симферополь. Лёгкость его существования не вписывалась в парадигму нашей с Костей печали. Мы грустили. И не потому, что ни капельки не могли себе позволить. Мы ощущали, что с Кузьмой не той крови. И (между нами), слава богу!
На следующий день, провалявшись в постели до полудня, Костины соседи убыли на Курский вокзал, а мы с ним заговорщицки переглянулись, словно два подростка-проказника, завладевших ключами от дедушкиного горбатого запорожца.
Глава 3. Божья коробка
Перевели взгляд на стол. Там на замурзанной, порезанной ножом клеёнке стояла потёртая, примятая жизнью коробка из-под польских дамских шлёпанцев «Рылько» сорокового размера. Мы с Костей подумали об одном и том же. А именно: вот так выглядит настоящий божий дар!
Внутри были пачки грязных засаленных двадцатипятирублёвок, перевязанные обыкновенной бумажной бечёвкой. От них разносился по кухне подприлавочный амбре, аккурат как в рыбной секции Центрального рынка. Я представил их все эти берши, лини, язи, жерехи и сазаны́. Разве так выглядит богатство?
Почему только четвертаки? не понял Костя.
Ты забыл Павловскую реформу? удивился я.
Так то́ ведь более двух лет назад
А сколько они, по-твоему, копили? Тут наверняка есть серии купюр из шестидесятых годов, которые Госбанк давно вычеркнул из реестра наличных, находящихся в обороте, распалялся я. Мало ли, где они утрачены? Пожар, потоп А может кто туалет себе оклеил
Скажешь тоже, улыбнулся Костя.
Или на Мосфильме застряли в качестве реквизита.
Весь реквизит на Мосфильме давно уже про́пит.
Твоя правда, рассмеялся я.
А бутылки сданы во вторсырьё. И про́питы повторно.
Во вторсырье они сворованы ночным сторожем и заново сданы на следующее утро.
И про́питы повторно, настойчиво твердил своё Костя. Повторно пить не запретишь!
Повторно жить не запретишь! поправил я.
Вот Кузьма повторно свою коробочку и оприходует, Костины желваки пошли ходуном. Но сперва мы. Ибо будем полными идиотами, если не прокрутим эти деньги, пока он в отъезде.
На трикотаже не шибко прокрутишь, спрос не сиюминутный, попытался возразить я.
Но у Кости уже был готов план. Вероятно, ещё с ночи. А скорее всего, давным-давно. Он мечтал о кредите, как о финансовом инструменте. Но босякам кредитов не давали. Раздавали только оплеухи. Босяки зарабатывали свои подъёмные сами. Костин знакомый банкир однажды проговорился, что кредит это событие в жизни таких проходимцев, как мы с Костей. И вот нам выпал редкий шанс выйти на поле и вступить в игру в старшей лиге.