Женя поймала себя на том, что уставилась в окно и совершенно забыла о присутствии майора Караваева. Пришлось смущаться и извиняться.
В общем, это всё, что было со мной ночью.
Вас видел кто-то на балконе?
Нет. И я почти не глядела вниз, просто сидела и смотрела на звезды и море. Потом пошла спать.
Она заставила себя решить, что все не так уж плохо в этой жизни. И не стоит думать, что хуже, чем есть на самом деле. Просто начинается новый этап. Именно с этого момента и начинается с сонного посвиста птицы среди ветвей, с изредка падающих звезд и дыхания почти невидимого в темноте моря. Завтра она проснется другой, и не будет уже ни на кого надеяться в этом мире. Разве что на Сеньку. А всё остальное придет, никуда не денется. Тут Женя поняла, что нужно идти и уносить с собой это понимание и решение. И она ушла к себе и легла спать. Сразу, словно в омут. Всё-таки много она выпила вина
А утром я встала рано, около шести часов, и сразу пошла к морю. Поплавала и выбралась на пирс, вон тот, левый, и с него заметила что-то в воде. Это был Вершинин. Я разбудила Бориса и вернулась с ним на берег. Дальше вы знаете. Женя перевела дыхание и неуверенно посмотрела на майора, ожидая его следующего вопроса.
И он его задал. Но вначале развернул перед ней сложенный вчетверо лист бумаги. Обычной бумаги для принтера формата А4. Женя ошарашенно прочитала первые строчки, написанные знакомым почерком с наклоном влево, а Караваев тихо спросил:
Вам знаком этот документ, Евгения Аркадьевна?
ГЛАВА 4
Её не было слишком долго. Или это ему только казалось. Палий вдруг ощутил зверский голод и жалобно спросил у Алины, могут ли ему дать какой-нибудь еды или допустят, чтобы он умер от истощения. Алина скомкала в руках старый счет на электроэнергию, который читала последние полчаса, не понимая ни единого слова, улыбнулась механической улыбкой, спохватилась и потащила его в столовую, а потом на кухню в царство булькающих кастрюлек и развешенных сковородок. Там Алина распорядилась накрывать на стол и кормить всех ужином. Ведь так почти никто и не обедал. А вечер уже наступал, и сумерки тронули безоблачное небо.
Что он ел, Палий совершенно не запомнил, но наверняка ел, потому что исчезло чувство голода и навалилась усталость. Он усмехнулся. Ведет себя, словно старичок ощущает. А надо бы не ощущать, а думать.
Самое время.
Вчера он долго искал Женю. Нет, вначале произошел тот разговор с Диной, неприятный, нехороший разговор. Начали с ничего, а залезли в такие дебри Он никогда не любил, чтобы кто-то лез в его личную жизнь. Но Дина никак не хотела этого понимать. А он не хотел ничего объяснять. Он закрытая территория, и всё!
Тогда она отходила в сторону, говорила о неважном, вкрадчиво и осторожно приближаясь к запретной зоне, и он снова взрывался. Он понимал, что это Лена попросила поговорить с ним, выяснить, что произошло тогда, три года назад. Наивная. Она считала, что можно что-то вернуть, что он снова захочет того ощущения постоянной усталости и ненадежности существования, что жить под угрозой катастрофы ему нравится. Но он всего лишь нормальный, обычный, вполне заурядный мужик, и когда стало невыносимо, он предпочел позорно сбежать. Утаскивал, словно на пожаре, все самое ценное, да и то, что не было ценным, тоже утаскивал. Утащил Машку, Ребекку с панически прижатыми ушами, альбом с фотографиями, стопку книг, потрепанных ещё с институтских времен и компьютер Может, Лена не желает простить ему компьютер? Так он готов вернуть его, или купить ей новый, самый лучший, даже два. Хотя зачем ей два?
Он нормальный, всё понимающий мужик, он и Динку понимал, она обещала Лене поговорить с ним, она и говорила. И не её вина в том, что он полный псих, и слушать о том, что могло бы быть, выше его сил. Он и ночами теперь все ещё часто встает и шлепает в пижаме из комнаты в комнату, как безумный пингвин. И на цыпочках крадется к Машкиной кровати, стоит над ней, умилительно наблюдая, как она сопит с закрытыми глазами. Машка так похожа на него, такие же волосы, брови, смешные круглые ушки. И спит так же засунув правую руку под подушку и дрыгая ногой, когда что-то ей снится. Он столько усилий приложил, чтобы она видела хорошие сны. Он так боялся, что волна накроет её в переходном возрасте, что будет все поздно изменить И он успел утащить её за год до этого. Так что Машкин переходной возраст слился с его отшельничеством. И они оба сумели выкарабкаться.
Вчера он решился и сказал Дине неприятные, резкие слова, она вскочила и убежала. А он пошел искать её, чтобы извиниться. Но на самом деле он высматривал Женю, ему казалось, что обязательно нужно поговорить с ней, о чем-то совершенно неважном и бесполезном, и тогда ему станет легче. Но Женю он так и не нашел пока плутал в зарослях, она приходила и снова ушла. Тогда он решил, что не судьба.
А после наступило утро.
Палий вышел в холл и закурил. Ему нравилось курить трубку из вишневого корня, сидеть, укутав колени пледом, щелкать клавиатурой ноутбука, изредка брать в руки теплую и гладкую, похожую на ручного зверька, трубку и смаковать вкусный неторопливый дым. Тогда у него всё получалось, и не было ему равных. Но сейчас не до трубки, так что обойдемся сигаретами.
Черт побери, когда же отпустят Женьку?! Уже смеркается, а она все ещё торчит в библиотеке. А его ещё и не вызывали, наверное, в полночь призовут к ответу. И что он расскажет? Кто поверит, что он почти до рассвета бродил, проклиная все на свет и пиная подворачивающиеся под ноги корни и камни, сидел на какой-то горке с нелепой скульптуркой бесенка, кусающего ломоть арбуза. Потом понял, что это не арбуз, а месяц, и удивился. И пошел блуждать дальше, обрывая на ходу листья, злясь на самого себя и пытаясь отшвырнуть эту злость подальше, но она все время возвращалась бумерангом, и, в конце концов, ему стало смешно, и он пообещал себе завтра объясниться с Диной и попросить у неё пощады.
Но утром стало не до этого.
Каким-то образом он забрел в угол холла и остановился перед большим зеркалом в стильной раме. Высокий, ладно сложенный мужчина в легких летних брюках и свободной трикотажной рубашке. На ногах мокасины, в глазах линзы на пять диоптрий, на висках седина. Хотя волосы были его всегдашней гордостью, густые и темные. Он и стригся всегда у одного мастера лысого Геннадия, умевшего придать его непослушной шевелюре некую строгость и, одновременно, шик. Но виски действительно поседели, он даже знал, когда именно.
Тьфу! Ну не идиот ли? Стоит самоуверенным болваном, покачиваясь с носков на пятки, и любуется собой в зеркале, словно Нарцисс! О прическе и седине размышляет. Палий осторожно оглянулся. Слава богу, никто не заметил, а то непременно высказались бы. Такие друзья, разрази их гром!
Он потушил сигарету в какой-то хромированной плевательнице и принялся бродить вдоль дверей в гостиную и библиотеку. Туда-сюда, туда-сюда. Прошел Борис, глянул озадаченно, но ничего не сказал, только включил лампы под потолком. И, словно только этого она и дожидалась, вышла Женя. Палий сразу понял что-то случилось. Что-то, что перевернуло её жизнь. Ужасное и непоправимое. Потому что лицо её стало другим, и плечи, и руки. Ему стало страшно за неё.
Его искали и звали, потому что наступала его очередь, но ему было плевать, он не мог сейчас оставить её с таким лицом, плечами и руками, и он тащил упирающуюся Женю куда-то в заросли гортензии, и не давал ей вернуться в дом и забиться в свою комнату, отгороженную от всего мира желтым одуванчиком. Он буквально швырнул её на жалобно вздрогнувшую скамейку и скомандовал:
Говори!
Женя озабоченно почесала нечаянно ушибленный им бок. Вернее, не бок, но это неважно, и пожала плечами: