Я толкнул дверь и поднялся по лестнице. Освещение было тусклое, электрическое. Сверху с граммофонным скрипом слышалась разудалая песня, можно даже с трудом было различить слова:
Я поднялся на второй этаж, толкнул дверь и очутился в служебном помещении конторы, куда путь был открыт только особо доверенному персоналу. И откуда сейчас доносился романс.
В советских учреждениях по большей части царят аскеза и рационализм тесные помещения, невзрачная канцелярская мебель, всю другую или растащили, или спрятали с глаз долой, лишь бы контролирующие органы не заподозрили в злоупотреблениях и буржуазных наклонностях. Артель же по большому счету это частная лавочка. И конторские интерьеры там зависят только от предпочтений руководства и финансовых возможностей. Предпочтения местных хозяев были очевидными. Контора больше походила на богемный притон. И это помещение иначе как будуаром назвать язык не поворачивался, хотя по всем документам оно и значилось как зал для заседаний.
Мебеля тяжелые, резные, старорежимные. Желтый матерчатый абажур с бахромой. Древний граммофон с громадной медной трубой. На длинном столе с ножками-тумбами вызывающе богатое для нынешних голодных времен угощение бутерброды с рыбой и ветчиной, соленья, сало и даже бутылка коньяка и где они ее только взяли! Густой дым сигарет топор бы завис в нем. Только опиума для полноты картины не хватает. Такая сценка из серебряного века.
На бархатной кушетке томно развалилась Авдотья Михайловна Сабанцева, та самая, из-за которой меня только что хотели мутузить за культпоход с ней под ручку в театр. В папиросно-сигаретном дыму плавали еще три фигуры. Председатель артели Викентий Каргин, шофер артели Глеб Черемис. И примкнувший к ним Артем Ярошенко, можно сказать, человек искусства, работник Большого театра. Правда, трудился он там по документам рабочим сцены, а на деле работягой от скуки на все руки. Руки золотые, все же бывший сапер.
Вот она, моя терроргруппа, филиал базирующейся в Париже контрреволюционной организации «РБХ», что расшифровывается «Русь Без Хама». Смелое такое название, выразительное и, главное, полностью отражает нравственное и психическое состояние участников. Они вечно пребывают в атмосфере тлена и легкого безумия, которая тут никогда не развеивается.
У Француза они проходили под оперативными псевдонимами Конторщик, Шофер, Сапер и Поэтесса. Такая вот веселая дружная компашка. Я для них эмиссар.
Сапер, стоящий у граммофона, поднял иглу от пластинки, музыка смолкла.
О, наш вождь. Веди нас к победам, промурчала, вытаскивая изо рта мундштук с длинной сигаретой, Авдотья, ошпаривая меня томным взглядом. Вот как у нее получается в любом положении глядеть вызывающе и томно?
Женщина она была видная и ухоженная, хорошо одетая, что в гиблых местах вдоль реки Яузы высвечивало ее будто прожектором как яркого африканского попугая на фоне блеклых сизых голубей. Поэтому она вечно притягивала взоры и толкала особей мужского пола на различные экспрессивные поступки. Тянула она как магнит всяких субъектов типа «Ромео», несмотря на разницу в возрасте ей было далеко за тридцать. Формально она была женой Конторщика и бухгалтером артели. Что не мешало ей вилять хвостом, создавать вокруг себя ажиотаж и оставлять поклонников с носом А может, и не всегда оставлять. В общем, дамочка еще та бомба замедленного действия. И привлекает лишнее внимание к артели. Хотя есть и такой способ маскировки создавать вокруг себя ажиотаж по мелочам, чтобы никто не замечал главное. А главное тут то, что артель «Революционный ткач» есть не что иное, как прикрытие для подпольной организации.
Вообще артели это не только ячейка народного хозяйства, но и отличная завеса для всяких темных и тайных делишек. В бытность мою внедренцем на Украине именно артель являлась базой союзного ОГПУ и отлично себя показала.
Песенки, коньячок. «На дело не мы. На работу не мы. А гулять да плясать против нас не сыскать», процитировал я пословицу. Что-то расслабились вы, соратники.
Это чтобы сподручнее было напрягаться, когда придет час, брякнул Конторщик.
Уже пришел Проверил я на досуге запас. Взрывчатка на месте, ничего с ней не сделалось. И всякая техническая мелочь к ней Вы рады, Артем Авенирович? обернулся я к Саперу.
Тот, обычно мрачный и неразговорчивый, тут же просветлел лицом и издал удовлетворенное кряканье.
Весь смысл его жизни был в том, чтобы что-то взрывать. Проклятые большевики надолго лишили его этого удовольствия. Но теперь вновь появилась возможность отдаться любимому делу.
Порадовали, Александр Николаевич, пробормотал он. Ох, порадовали
Он уже грезил наяву о своем Большом Взрыве. Взрыве его мечты
Глава 7
«Все, конец! Конец всему! Сейчас меня возьмут! Позор! Может, лучше самому! Ствол к виску и все!» метались мысли в голове Мирослава, как вспугнутые на скалистом «птичьем базаре» птицы, напрочь выбивая здравомыслие и толкая на крайности.
Прижавшись к парапету моста, он глядел в темную воду, все еще не покрывшуюся до конца льдом. Может, лучше броситься в пучину, пока не скрутили? Он знал, что не выплывет и пальто зимнее тяжелое, и вода ледяная, и плавает не слишком хорошо.
Пальцы до боли сжали рукоять револьвера. Мирослав Ефимов затравленно оглянулся на приближающихся преследователей. Надо решаться. Открыть огонь по ним? Утопиться? Застрелиться? Или так и стоять, как корова на бойне, ожидая своей участи?
Ждать участи? Хуже нет ничего. Его всегда притягивало движение, а не анемия. Что может быть красивее, чем сгореть ярко, в пламени борьбы?.. Борьба лишь она делает человека человеком. Кто не борется те и не живут. Так говорил его кумир товарищ Апанасьев. И сам сгорел, как свеча.
С детства Мирослав ненавидел обыденность и обыденных людей. Он сбежал из крестьянского зажиточного дома в Запорожье, потому что его магнитом притягивал наполненный страстями и азартом большой мир. Его тянул водоворот событий, которые потомки назовут историей. С головой окунаясь в него, он добровольно вступил в ряды РККА, а потом и в войска ОГПУ, за что был проклят родней. Но ему всегда казалось, что этого мало. Душа жаждала чего-то более возвышенного. Она стремилась к подвигу.
С этой пламенной жаждой пошел он по комсомольской линии. Внушая что-то людям, он и сам горел этой своей неистовостью. Он был создан для того, чтобы поднимать массы на подвиги и свершения.
Больше всего ценил эти его таланты товарищ Апанасьев, пребывавший на комиссарской должности в полку войск ОГПУ. И он начал приближать к себе пылкого и романтичного паренька. Принялся аккуратно работать с ним. Стал сперва ненавязчиво, поверхностно, потом все глубже объяснять ему всю суть исторического момента.
Именно он открыл Мирославу глаза на весь ужас творящегося вокруг. Объяснил, логично и исчерпывающе, что товарищ Сталин проводит убийственную политику для мирового коммунистического движения. Бессмысленно воюет с собственным народом, тратя все силы на бесполезные коллективизацию и индустриализацию. И это вместо того, чтобы воевать с мировой буржуазией и сжечь этот самый народ в благородном племени мировой революции. Давно забыты заветы Ленина и Маркса, строится не коммунизм, а советская бюрократия, ничем не лучше царской и какой-нибудь буржуазной. Те же фискальные органы, тот же надзор и контроль, те же самые призывы больше работать и терпеть, только теперь уже не ради блага зажравшегося буржуя, а для мифического советского государства.