Силард любил выдумывать прозвища для разных людей, но в основном держал их при себе. Свою подругу Трюд она была на дюжину лет моложе Лео и их отношения были в основном платоническими он называл Kind, что в переводе с немецкого означает «ребенок». Юджина Вигнера, такого же марсианина, как и он сам, обладателя необычно удлиненного черепа, он прозвал Ананасной головой. Он решил, что этого генерала, ворвавшегося в их комнату для семинаров в Экарт-холле, подошла бы кличка Корявый, соответствующая как его фигуре с распирающими мундир буграми ожиревших мышц, так и вздорному характеру. Лео не пришло бы в голову ставить в вину человеку избыточный вес. Он сам благодаря любви к выпечке и жирным соусам сделался, как иногда ласково упрекала его Трюд, более чем полноватым. Но, помилуй бог, мужская одежда должна сидеть по фигуре, а этот буйный солдафон ходил в кителе по крайней мере на размер меньше, чем нужно.
Генерала и его адъютанта на встречу с пятнадцатью ведущими научными сотрудниками Металлургической лаборатории привел ее директор Артур Холли Комптон, обладатель агрессивно выпирающего подбородка. Научные семинары проводились в просторном роскошном зале со встроенными застекленными книжными шкафами, шикарной мебелью, обтянутой темно-бордовой кожей, и двумя классными досками одна висела на стене, а другую можно было катать на колесиках. Посередине стоял длинный стол из красного дерева, заваленный бумагами, потрепанными журналами и кофейными чашками.
Из генерала градом сыпались вопросы. Тридцатидвухлетний долговязый и энергичный Луис Альварес поспешно записывал уравнения на большой доске, пытаясь ответить на множество вопросов генерала, но у этого болвана хватило наглости прервать его.
Секундочку, молодой человек. В третьем уравнении показатель степени равен десяти в минус пятой, а в следующей строке он волшебным образом становится десять в минус шестой.
Ах да, конечно, покорно кивнул Альварес, стер ошибку пальцем и записал нужную цифру. Мел соскользнул.
И тут возникает вопрос, сказал Гровз, обращаясь ко всем собравшимся ученым. Вы, конечно, прикидывали, сколько потребуется делящегося вещества. И насколько точна ваша оценка?
В пределах одного порядка, бросил, чуть заметно пожав плечами, Лео. Он скинул туфли и развалился на стуле, положив ноги на свободное сиденье рядом.
В пределах порядка! взорвался Гровз. Это же чушь! Это все равно что заказать свадебный обед на сто гостей, не зная, сколько их будет: всего десяток или тысяча. Ни один инженер не сможет работать с такими грубыми данными.
Генерал, начал Лео, рассчитывая, что упоминание вновь полученного звания смягчит грубияна, поймите
Нет! рявкнул Гровз, прервав его на полуслове. Это вы все должны понять, что занимаетесь не теорией, а практической разработкой. Мне нужно построить реально действующую бомбу. Он сделал паузу, набрал полную грудь воздуха и продолжил, еще сильнее повысив голос: Вы тут считаете инженеров простым техническим персоналом. Лео благоразумно промолчал. Так знайте, что у меня нет степени доктора философии. У полковника Николса есть, а у меня нет. Но позвольте поставить вас в известность, что после поступления в колледж у меня было десять лет планомерного, с соблюдением всех норм и методик, образования целых десять лет. Мне не нужно было зарабатывать на жизнь или тратить время на преподавание. Я просто учился. Уверяю вас, это не уступит и двум докторантурам!
Лео поставил ноги на пол и подался вперед.
Сэр, заговорил он свистящим полушепотом. Я бы никогда не стал для себя претендовать на ваше звание. Но оставьте эти рассуждения о докторских степенях они есть у всех, находящихся в этой комнате, кроме вас.
Лео предостерегающе бросил Комптон и вздернул тонкие брови: «Не смей!»
Нет-нет, возразил Силард, мы же разбираемся в проблеме компетентности, так ведь? Взять вас, Артур, разве не вы получили в 1927 году Нобелевскую премию по физике? Лео пронзил взглядом Гровза. Вы, случайно, не видели несколько лет назад его портрет на обложке «Тайм»? Силард указал на худощавого лысоватого мужчину, сидевшего по другую сторону стола. А этого? Энрико Ферми. Он получил «Нобеля» в 1938 году. А вот рядом со мною, он указал на усача с головой, похожей на яйцо, прошу любить и жаловать: Джеймс Франк, нобелевский лауреат 1925 года. Что касается меня, то я сотрудничал с Альбертом Эйнштейном и имею совместные с ним патенты!
Гровз поднялся и заявил, не скрывая злости:
Я еду в Беркли, но вернусь через несколько дней, и продолжил, угрожающе тыкая пальцем в сторону доски: Я очень рассчитываю по возвращении получить точный ответ, и зашагал к выходу, топая по паркету так, что в шкафах зазвенели стекла.
Лео встал, повернулся к коллегам и развел руками.
Я предупреждал вас, что, если дело перейдет к военным, все будет именно так и никак иначе! Да разве можно работать с такими людьми?
Комптон уже немного успокоился:
Что ж, Гровз направился в Беркли, а там Оппи просветит его по части теории.
Силард нахмурился. Оппенгеймер Слишком подобострастный, слишком заинтересованный в карьерном росте. О, бесспорно, он обладает харизмой, с этим согласны все, кто его знает. Но выступать в роли защитника науки и противостоять Корявому Гровзу?
Да смилуется над нами Господь, сказал он, покачав головой.
* * *
Роберт Оппенгеймер смотрел в огромное, во всю стену, окно приемной президента университета, глубоко погрузившись в размышления. Он часто пребывал в подобном состоянии. И обдумывал он, конечно, неподдающуюся проблему разделения изотопов, но
Изотопы это одни и те же элементы, но разные и то, и в то же время не то. Точно так же, как женщины в его жизни, обе красивые и блистательные, но тоже разные: Китти, которая требовала, чтобы он удовлетворял ее потребности, и Джин, потребности которой он никогда не мог полностью не то что удовлетворить, но и угадать. Такие же, но все же разные: Китти, которая была замужем за другим, когда начала встречаться с Робертом, и которая, как он впоследствии узнал от друзей, хвасталась, что вынудила его жениться на ней «старомодным способом, забеременев», и Джин, все еще остающаяся рядом, все еще пребывающая в его кругу общения, иногда даже оказывающаяся в его объятиях, но решившая не принимать на себя обязательств.
Время шло, а ведь Роберт не был слеп и видел, что происходило вокруг. Его бывшая квартирная хозяйка, этот вихрь энергии по имени Мэри-Эллен, и хрупкая, капризная Джин, ставшая в конце концов доктором медицины, были теперь больше, чем просто приятельницами. Джин всегда тянуло в разные стороны одновременно, и на одном из этих путей стояла Мэри-Эллен всегда уверенная в себе, в противоположность Джин, которая редко была уверена в себе, зато всегда была доверчивой и такой же закрытой, как сам Оппи.
Роберт!
Голос принадлежал хозяину приемной, президенту университета Спроулу. Он повернулся.
Да.
Посетителя он заметил лишь после того, как Спроул поджарый, как пантера, одетый в серый костюм-тройку, с тонкими очками на носу указал на шедшего рядом с ним мужчину в военной форме.
Генерал Лесли Гровз, позвольте представить вам доктора Роберта Оппенгеймера.
Термин «деление», которым описывался процесс расщепления атомного ядра на несколько более легких осколков, был заимствован из биологии, и Оппи внезапно пришли на память микрофотографии делящейся клетки, которые он видел: вытянутый овал, перехваченный посередине так, что получилась восьмерка. Роль перетяжки у Гровза выполнял ремень, а над ним и под ним вздымался обширный живот.