Над Герасимом, однако, глумиться не все решались: он шуток не любил; да и её при нём оставляли в покое. Рада не рада, а попала девка под его покровительство. Как все глухонемые, он очень был догадлив и очень хорошо понимал, когда над ним или над ней смеялись. Однажды за обедом кастелянша, начальница Татьяны, принялась её, как говорится, шпынять и до того её довела, что та, бедная, не знала куда глаза деть и чуть не плакала с досады. Герасим вдруг приподнялся, протянул свою огромную ручищу, наложил её на голову кастелянши и с такой угрюмой свирепостью посмотрел ей в лицо, что та так и пригнулась к столу. Все умолкли. Герасим снова взялся за ложку и продолжал хлебать щи. «Вишь, глухой чёрт, леший!» пробормотали все вполголоса, а кастелянша встала да ушла в девичью. А то в другой раз, заметив, что Капитон, тот самый Капитон, о котором сейчас шла речь, как-то слишком любезно раскалякался с Татьяной, Герасим подозвал его к себе пальцем, отвёл в каретный сарай да, ухватив за конец стоявшее в углу дышло, слегка, но многозначительно погрозил ему им. С тех пор уж никто не заговаривал с Татьяной. И всё это ему сходило с рук. Правда, кастелянша, как только прибежала в девичью, тотчас упала в обморок и вообще так искусно действовала, что в тот же день довела до сведения барыни грубый поступок Герасима; но причудливая старуха только рассмеялась, несколько раз, к крайнему оскорблению кастелянши, заставила её повторить, как, дескать, он принагнул тебя своей тяжелой ручкой, и на другой день выслала Герасиму целковый. Она его жаловала как верного и сильного сторожа. Герасим порядком её побаивался, но всё-таки надеялся на её милость и собирался уже отправиться к ней с просьбой, не позволит ли она ему жениться на Татьяне. Он только ждал нового кафтана, обещанного ему дворецким, чтоб в приличном виде явиться перед барыней, как вдруг этой самой барыне пришла в голову мысль выдать Татьяну за Капитона.
Читатель теперь легко сам поймёт причину смущения, овладевшего дворецким Гаврилой после разговора с госпожой. «Госпожа, думал он, посиживая у окна, конечно, жалует Герасима (Гавриле хорошо это было известно, и оттого он сам ему потакал), всё же он существо бессловесное; не доложить же госпоже, что вот Герасим, мол, за Татьяной ухаживает. Да и наконец, оно и справедливо, какой он муж? А с другой стороны, стоит этому, прости Господи, лешему узнать, что Татьяну выдают за Капитона, ведь он всё в доме переломает, ей-ей. Ведь с ним не столкуешь; ведь его, чёрта этакого, согрешил я, грешный, никаким способом не уломаешь право!..»
Появление Капитона прервало нить Гаврилиных размышлений. Легкомысленный башмачник вошёл, закинул руки назад и, развязно прислонясь к выдающемуся углу стены подле двери, поставил правую ножку крестообразно перед левой и встряхнул головой. «Вот, мол, я. Чего вам потребно?»
Гаврила посмотрел на Капитона и застучал пальцами по косяку окна. Капитон только прищурил немного свои оловянные глазки, но не опустил их, даже усмехнулся слегка и провёл рукой по своим белесоватым волосам, которые так и ерошились во все стороны. «Ну да, я, мол, я. Чего глядишь?»
Хорош, проговорил Гаврила и помолчал. Хорош, нечего сказать!
Капитон только плечиками передёрнул. «А ты небось лучше?» подумал он про себя.
Ну, посмотри на себя, ну, посмотри, продолжал с укоризной Гаврила, ну, на кого ты похож?
Капитон окинул спокойным взором свой истасканный и оборванный сюртук, свои заплатанные панталоны, с особенным вниманием осмотрел он свои дырявые сапоги, особенно тот, о носок которого так щеголевато опиралась его правая ножка, и снова уставился на дворецкого.
А что-с?
Что-с? повторил Гаврила. Что-с? Ещё ты говоришь: что-с? На чёрта ты похож, согрешил я, грешный, вот на кого ты похож.
Капитон проворно замигал глазками.
«Ругайтесь, мол, ругайтесь, Гаврила Андреич», подумал он опять про себя.
Ведь вот ты опять пьян был, начал Гаврила, ведь опять? А? Ну, отвечай же.
По слабости здоровья спиртным напиткам подвергался действительно, возразил Капитон.
По слабости здоровья!.. Мало тебя наказывают вот что; а в Питере ещё был в ученье Многому ты выучился в ученье! Только хлеб даром ешь.
В этом случае, Гаврила Андреич, один мне судья: сам господь бог и больше никого. Тот один знает, каков я человек на сем свете суть и точно ли даром хлеб ем. А что касается в соображении до пьянства, то и в этом случае виноват не я, а более один товарищ; сам же меня он сманул, да и сполитиковал, ушёл то есть, а я
А ты остался, гусь, на улице. Ах ты, забубенный человек! Ну, да дело не в том, продолжал дворецкий, а вот что. Барыне тут он помолчал, барыне угодно, чтоб ты женился. Слышишь? Оне полагают, что ты остепенишься женившись. Понимаешь?
Как не понимать-с.
Ну, да. По-моему, лучше бы тебя хорошенько в руки взять. Ну, да это уж их дело. Что ж? Ты согласен?
Капитон осклабился.
Женитьба дело хорошее для человека, Гаврила Андреич; и я, с своей стороны, с очень моим приятным удовольствием.
Ну, да, возразил Гаврила и подумал про себя: «Нечего сказать, аккуратно говорит человек». Только вот что, продолжал он вслух, невесту-то тебе приискали неладную.
А какую, позвольте полюбопытствовать?..
Татьяну.
Татьяну?
И Капитон вытаращил глаза и отделился от стены.
Ну, чего ж ты всполохнулся?.. Разве она тебе не по нраву?
Какое не по нраву, Гаврила Андреич! Девка она ничего, работница, смирная девка Да ведь вы сами знаете, Гаврила Андреич, ведь тот-то, леший, кикимора-то степная, ведь он за ней
Знаю, брат, всё знаю, с досадой прервал его дворецкий, да ведь
Да помилуйте, Гаврила Андреич! Ведь он меня убьёт, ей-богу убьёт, как муху какую-нибудь прихлопнет; ведь у него рука, ведь вы извольте сами посмотреть, что у него за рука; ведь у него просто Минина и Пожарского рука. Ведь он глухой, бьёт и не слышит, как бьёт! Словно во сне кулачищами-то махает. И унять его нет никакой возможности; почему? Потому, вы сами знаете, Гаврила Андреич, он глух и, вдобавку, глуп, как пятка. Ведь это какой-то зверь, идол, Гаврила Андреич, хуже идола осина какая-то: за что же я теперь от него страдать должен? Конечно, мне уже теперь всё нипочем: обдержался, обтерпелся человек, обмаслился, как коломенский горшок, всё же я, однако, человек, а не какой-нибудь, в самом деле, ничтожный горшок.
Знаю, знаю, не расписывай
Господи Боже мой! с жаром продолжал башмачник, когда же конец? когда, господи! Горемыка я, горемыка неисходная! Судьба-то, судьба-то моя, подумаешь! В младых летах был я бит через немца хозяина, в лучший сустав жизни моей бит от своего же брата, наконец в зрелые годы вот до чего дослужился
Эх ты, мочальная душа, проговорил Гаврила. Чего распространяешься, право!
Как чего, Гаврила Андреич! Не побоев я боюсь, Гаврила Андреич. Накажи меня господин в стенах да подай мне при людях приветствие, и всё я в числе человеков, а тут ведь от кого приходится
Ну, пошёл вон, нетерпеливо перебил его Гаврила.
Капитон отвернулся и поплёлся вон.
А положим, его бы не было, крикнул ему вслед дворецкий, ты-то сам согласен?
Изъявляю, возразил Капитон и удалился.
Красноречие не покидало его даже в крайних случаях.
Дворецкий несколько раз прошёлся по комнате.
Ну, позовите теперь Татьяну, промолвил он наконец.
Через несколько мгновений Татьяна вошла чуть слышно и остановилась у порога.
Что прикажете, Гаврила Андреич? проговорила она тихим голосом.
Дворецкий пристально посмотрел на неё.
Ну, промолвил он, Танюша, хочешь замуж идти? Барыня тебе жениха сыскала.
Слушаю, Гаврила Андреич. А кого они мне в женихи назначают? прибавила она с нерешительностью.
Капитона, башмачника.
Слушаю-с.
Он легкомысленный человек, это точно. Но госпожа в этом случае на тебя надеется.