Эта проклятая. Из во-о-он того дома. Отца прибила.
Да вы что? Расскажите!
Он на электроскутере рассекал, жирный такой. Так она его подтолкнула, он и того. Ненормальная. Наркоманка. Люди слышали, как он на нее орал.
И не посадили?
Так она взятку дала, сказала старушонка с такой интонацией, как если бы давала взятки госорганам дважды в день. Они и записали, что он сам. Неповоротливый такой был. Шею свернул.
Пил?
Пил. И людьми питался. А ей теперь досталась половина дома. На второй-то половине дядька. Но она и его на лестницу вытряхнет.
Вытряхнет? Проследовавшую за этим речь про современных детей, в частности бабкиного сына, который «когда не пьет, добрый», Смородина слушал вполуха.
Давно это было?
Год назад, может, полтора. Нет, год! Тоже сиренью пахло, у меня в такую погоду меньше суставы ноют. А потом ее мать вернулась.
То есть до этого матери не было?
Да вы что! В бабусе как будто жили несколько человек, каждый со своей интонацией. Ее муж выгнал. За блуд.
Последнее она сказала безо всякого осуждения. В ее картине мира блудить, живя с таким мужчиной, было естественно и даже похвально. «Я бы с таким жить не стала», договорила она, когда поднялась и, кряхтя, пошла дальше.
Подождите! Смородина ринулся за своей случайной собеседницей. Вся боль собачьего племени отразилась в глазах Виктории Олеговны, но потянувший поводок хозяин не дал ей времени на рефлексию. А вы точно это знаете? Люди-то говорить могут разное.
Я у них убирала три раза в неделю. А мать ихняя выжила меня. Противная баба! Жадная. А все блуд, экспертно заключила бабка.
Сделав круглые глаза, Смородина взял у нее «на всякий случай» телефон, пообещав позвонить, если ему потребуется домработница.
Рывок
Как человек мечтательный, Смородина, задумавшись, пару раз едва не попадал под машину. Мозг отъедал всю мощь оперативной памяти, и тело в такие минуты вполне могло попасть в неприятности. Но бывало и так, что чувственная часть его существа брала управление на себя. Так однажды в студенческие годы он выбрался из болотистой местности, куда по ошибке забрел, не будучи от природы ни ловким, ни прытким. Все голоса внутри стихли, и он скок-поскок, не узнавая собственных движений, перебирался на чуть более устойчивые островки и спасся. Тем вечером, с учетом его плохого зрения и полного отсутствия мобильной связи, чутье спасло ему жизнь.
Он взял собаку на руки и позвонил в калитку дома, в который вошла Жанна. Это был капитальный дом с большими окнами. С левой стороны к нему была прилеплена тонкая белая колонна со сложной капителью, больше никакого декора не было. Жанна вышла из двери. Вид у нее был удивленный.
Здравствуйте, Жанна. А я, вы знаете, присматриваю недвижимость в этом районе. И тут вы! Я даже не поверил своим глазам. Вот и решил спросить, почему вы не вышли на работу. Что случилось?
Вам же мама должна была позвонить? Она пожала плечами. Я отравилась.
Девушка была бледной. На этот раз она выглядела совершенно иначе: испуганной и уставшей. Как если бы ее ударили по голове пыльным мешком, а потом окатили холодной водой, чтобы привести в сознание. Волосы висели по обе стороны от лица, как будто это был засаленный парик.
Нет, мне никто не звонил. Впрочем, может быть, я пропустил звонок, было много работы.
Виктория Олеговна смотрела на Жанну с интересом и быстро дышала, высунув язык. Она была самым дружелюбным существом на свете.
Как неловко. Может, вы зайдете?
С удовольствием.
Внутри дома все было несколько старомодно мебель, цвета обивки. Гостиная переходила в просторную столовую-кухню.
Я упала в обморок. Было безответственно с моей стороны устраиваться на работу. Жанна крикнула в сторону кухни: Дядя, у нас гости!
В гостиной висели парные портреты родителей Жанны кисти знаменитого художника Мылова. Слева висел портрет сидевшего на стуле пышнотелого отца. Глаза его были выпучены так, как будто он неожиданно сел на чужой палец и теперь боялся пошевелиться. Сосисочные пальцы указывали на ключи от «Мерседеса», брелок был повернут логотипом к зрителю. На заднем фоне были изображены две книги, ваза и подножие колонны. Нога родителя была артистично отставлена вбок, лакированный ботинок сверкал. Смородина подумал, что блик на ботинке Мылов слямзил у какого-нибудь серебряного кубка с картины голландского мастера. Художник намекал, что модель присела попозировать с брелком, но тут же, влекомая возвышенной страстью к собирательству ваз, полетит дальше.
Точно такие же, как на портрете, огромные синие фарфоровые вазы стояли по обе стороны от дивана, стоящего под портретами. Их ампирный декор смотрелся посреди советской роскоши, как придворная дама эпохи рококо среди гопников. К картинам подъехал сидевший в инвалидном кресле щеголеватый мужчина около шестидесяти лет.
Кто? Твои красивые подруги?
Нет. Мой начальник. С собакой.
Виктория Олеговна, которой протерли лапы влажной салфеткой, уже стучала когтями по направлению к кухне.
Начальник? Пусть проходит, мы побеседуем.
Жанна тихо сказала Смородине:
Он иногда плохо видит и еще говорит громко. Я на самом деле начала переводить, вы не думайте. Непредвиденные обстоятельства.
Она представила Платона Степановича дяде и оставила их вдвоем.
Гомер
Генерал Афанасий Аркадьевич Абрамов смотрел на Платона Степановича так пристально, что даже нахмурился. Смородина обратил внимание на очки с дымчатыми темно-голубыми стеклами. У них была тонкая оправа, которая была бы, скорее, к лицу высокопоставленному чиновнику, нежели пожилому инвалиду. Генерал был одет в брюки и рубашку, одежду совсем не домашнюю, и хорошо пострижен. Инвалидное кресло у него было современное, с мотором и управлением кнопками.
То есть вы адвокат. И что моя племянница должна была для вас делать?
Переводить статьи с английского на русский. Пока мы договорились на тестовое задание.
Вы служили?
К сожалению, нет. Из-за зрения. С детства мечтал о военной карьере, но, увы. Я говорил об этом однажды с генералом Бочарниковым.
Кхе! Это рыжий такой?
Игорь Иванович лыс как колено, но по молодости, насколько я помню, он был шатен. Его сын Артем брюнет, в маму.
Дядя Жанны одобрительно крякнул. Поэкзаменовав Смородину еще немного, он пришел к выводу, что перед ним «нормальный адвокат», и они разговорились.
А как она училась в школе?
Какая разница, если вы ее уже взяли? Плохо.
Вы не пытались ее как-то направить? Заинтересовать?
Мне было не до того. Я, пока не заболел, здесь не жил. Сначала ноги отнялись, потом почти оглох. Но я все вижу!
Это важно. У меня минус одиннадцать, я берегу зрение.
Правильно. Но вы за ее школьные отметки не беспокойтесь, при ее деньгах это не имеет значения. А вообще я не чадолюбив.
Вы поддерживаете ее выбор профессии?
Не знаю, что уж за профессию она себе выбрала. Жених у нее нереализованное ничто. Не то что не служил его не взяли бы. Даже мать ее, самое бессмысленное существо на свете, против него. Пятнадцать лет фестивалила где-то, а теперь против.
Жанна ее слушает?
Мать ее бросила. Хотя конечно, не представляю, как она могла договориться с моим братом. С ним невозможно было договориться. Не знаю, как их вообще растят, этих девочек. Но, по всей видимости, прав был мой психоаналитик, чем сильнее родитель отвергает ребенка, тем сильнее ребенок обожествляет родителя.
Хорошо, что Смородина сидел. Он никогда ранее не видел боевого генерала, который обращался бы к психоаналитику. Денди в полутемных очках интересовал его все сильнее.
Но сейчас она взрослая женщина.
Как у вас у адвокатов все просто, даже завидно. Восемнадцать лет исполнилось получи здоровый новый мозг взамен съеденного. Я вам скажу, как бывший бонвиван, а сейчас разбитый жизнью неудачник: травматик не понимает здорового человека, не может. Чахоточный больной, глядя через окно со своей кровати на бегуна, никак не разделит его мышечную радость после пробежки. Чувственный аппарат не позволит. Но и здоровый не понимает травматика. Ему не дано, поскольку не чувствует боли. Это очень хорошо, что не понимает, ничего в них нет хорошего, в этих травмах. Отнимают силы и время. Но когда вы говорите «взрослая женщина» Дядя покачал головой. В вашем случае это просто непонимание.