Через несколько дней они с бабушкой уехали в Город. Через два года сюда же перебралась и Камилла с детьми, где и осталась навсегда.
Глава 3. Предсказание лекарши
Несмотря на январь, день такой яркий, что, поставь солнечный луч на землю, он будет стоять, как ложка в сметане, пока не истлеет. Странно, что снег не тает ни на сантиметр. Не течет ни единая лунка, и даже гололед не трескается, не идет лучиками, а навалившимся вечером лишь становится ещё более гладким и прозрачным.
Камилла выходит из автобуса и идёт к дому дорогой, по обе стороны которой высокий забор тополей.
Дважды в год эта тропа опасна. В июне она кажется настоящим испытанием белая пелена застит глаза, и даже дома, после душа, горожанин находит у себя в волосах и одежде белые скатавшиеся комочки лазутчики с тополя.
Говорили, что когда невесомые тополиные гости попадают в рот, меняется вкус пищи. И человек долгое время испытывает отвращение к еде, которой всегда наслаждался. А если пушинка попадает в глаз, начинает видеть изнанку людей. Тот, с кем это когда-то случилось, никогда больше здесь не ходит. Даже если дом его сразу за аллеей, дает круг и подходит к нему с другой стороны.
И сейчас, в январе немногие решались ступить на эту гладкую, как голова таксы, поверхность. Глянешь под ноги, и кажется, будто над пропастью стоишь, на толстом стекле.
Никто не слышал, чтобы кто-то провалился под лёд. Но страх сильнее: что если именно сейчас, именно под тобой пропасть распахнет голодную пасть?
Камилла не слушала подобные глупости. Как-никак, она была человеком-деревом.
Если дорога ведет прямо к дому, то обходить нет надобности. Волшебный тополиный пух много лет облеплял её с ног до головы, и ничто в ней не менялось: она всегда видела и изнанку людей. Но никогда не была сбита с толку чужими пороками.
О людях-деревьях, об их сущности ангелов-предсказателей и о том, что приходят они только перед переломами, знала она из старых книжек. Узнавали таких людей по метке между бровей появлялась морщинка: человек с поднятыми руками. Да по ангельскому нраву, ибо само Божественное через этого проводника давало знать: ничего не бойтесь все погибнут, а Я буду с вами. Метка означает божественную защиту и саму жизнь. Мостом между ними был всегда человек-дерево.
И как всякий мост, выполнив дело, сгорал.
Но морщина на межбровье человека-дерева могла меняться. Последний раз человек дерево проявился перед Мировой войной. Это был мальчик, и седая борода начала у него расти, как только он шагнул в пору пубертата.
Сам был ангел никогда у него не было ни одной худой мысли, ни женщины. Но как возмужал он, изменился, и метка его изменилась: глянули на него и ужаснулись. «Человек» на морщинке между бровей был не с понятыми руками, а с опущенными. Тогда, на ночном собрании, один из старейшин, ныне покойный брат лекарши Аннины, встал и сказал:
Будет война большая. Но наша сторона правая. Горожане могут смело идти в бой не погибнет ни один, кроме тех, кто побежит первым.
Много ночей женщины города расшивали перчатки и платки для мужей, сыновей братьев. На платке человек с поднятыми руками для защиты. Платок всегда будет у сердца. На перчатках стрела для победного боя. А как только последний платок и последняя перчатка были готовы, за дело принялись набиватели амулетов. Также несколько ночей рисовали они иглами и краской два знака на телах воинов: на груди для защиты и на ладонях для победы без страха.
И как только последний рисунок нанесли на тело, началась Мировая война.
Та война забрала со света миллионы молодых мужчин, но ни один мужчина их города не погиб на той войне. И никто не бежал с поля брани.
После той войны не рождались больше подобные прежним людям-деревьям. Город снова тёк ровной своей жизнью, и каждый знал, что пока нет человека-дерева, ничего не произойдет.
Красная Луна таяла. А вечером Камилла, смывая с лица и тела трудный день, посмотрела в зеркало и застыла, залюбовалась новой морщиной в виде фигурки человека с поднятыми руками у себя между бровей.
* * *
Ещё один человек, кроме Камиллы, не боялся ходить через старые тополя ни в июньскую пургу, ни по январскому зеркальному безмолвию. Это была Аннина, старая лекарша.
Сколько ей было лет, никто толком не знал. Она принимала роды у многих местных женщин, лечила их детей, не выписывая им горсти таблеток, а нацарапав на каком-нибудь клочке две три фразы, отпускала с Богом.
Лечила она и саму Камиллу, когда та была маленькая. И её дочерей, и кажется, даже мать.
Только себя саму не могла она излечить: жила она долго с той же самой болезнью, от которой умерла молодая троюродная сестренка Камиллы. Сама Аннина говорила, что давно не живёт, только «топает да лопает», и того ей вполне достаточно, что солнце каждый день слепит ей глаза. Да и того, что до сих пор она созерцает красоту мира слабым бесцветным зрачком.
Рассудок сдавал, уступая яркой чувствительности к малейшему колебанию чужой плоти, будь то гулкий топот табуна в горах или жгучий резкий аромат чьей-то ненависти. Или любви.
К несчастью, язык лекарши жил своей жизнью: почуяв лёгкую волну, которую со временем она научилась отличать от похожих, лекарша тут же вываливала на голову несчастному, словно вареную лапшу с кипятком на дуршлаг, всё.
К счастью, такие моменты бывали редки.
Камилла ступила на лёд и увидела худую, как высохшая папироса, фигуру лекарши. Покачиваясь на ногах палках, закутанная в десять шалей, сверкая белым, в тон снегу, лицом, с кожей, натянутой прямо на кости, та шла навстречу.
Они сошлись. Потёк обычный разговор о детях своих и чужих. И лекарша уже чувствовала покалывание на макушке, ползущее вниз, к шее, к лицу. Её словно одевали в кокон из тончайшей кольчуги, сквозь которую не было уже видно ни огромных деревьев, ни глаз Камиллы.
Знаешь, мне приснилось сегодня, что у меня на лбу вырос рог, говорила Камилла. Он цвета моей кожи и органично исходит из меня. Рог рос, и на нем появились плоды. А потом я сама стала рогом, и плоды росли на мне. Плоды такие сочные и хотелось их съесть.
Аннина посмотрела на яркое солнце.
Органично исходит Где такое слово узнала, соседка? Ты скажи, что за парень у Марфы твоей?
Камилла опустила глаза. Парень был неплохой, только дочь за него отдавать совсем не хотелось. Она уговаривала Марфу порвать с ним. Но Марфа всегда была упрямицей не хуже ослицы. Как приклеил кто её к этому парню.
Камилла смирилась, молчала. Вглядывалась в лицо этого парня, которого выбрала дочь. И никак не могла разглядеть его черты: они расплывались, как в том сне, превращаясь в белое пятно, в молоко, разлитое на столе. Когда поворачивался к ней, и с его стороны, со стороны пятна, слышался голос, её охватывало беспокойство, Но вместо того, чтобы прогнать из своего дома человека с пятном вместо лица, она наливала ему чай.
Его звали Лион.
Камилла, начала Аннина, помнишь, что ты человек-дерево?
Камилла кивнула.
Судьба человека-дерева в мирное время жертва. Кому хотелось съесть плоды, говоришь?
Мне.
А съедят другие.
Камилла охнула, закрыла рот рукой.
Когда рождается девочка-первенец у ребенка человека-дерева, а это будет девочка, кто-то в семье умирает. А если у Марфы родится девочка?
Камилла вскинулась. Выдохнула воздух, ставший горячим.
И отсчёт пойдет, соседка Выпьет жизнь твою младенец еще во чреве будучи Так что бди, не спускай глаз с неё. Запри дома, если надо. Убей, если придётся. Хочешь, я разведу? Так, что больше не сойдутся?
Что вы говорите такое, Анина? задохнулась Камилла.
Ну смотри, голос лекарши стал гортанным, словно она стала птицей, Выбирать придется: или ты, или она.
На тополиной аллее воцарилась гробовая тишь.